Так или иначе, но после возвращения с Чечжудо Гон как ни в чем не бывало продолжал спать на уроках. После обеда в школу вызвали профессора Юна, он вроде возместил недостающие деньги. А дети весь день сидели уткнувшись носом в телефон и обменивались сообщениями: звуки уведомлений в KakaoTalk[45] не смолкали ни на секунду. Их переписку и читать не требовалось — и так было понятно, что они обсуждают.
Через несколько дней случился очередной инцидент. Шел четвертый урок, Гон, как всегда, спал, потом проснулся, встал и, весь взъерошенный и еще полусонный, вразвалочку направился в самый конец класса. Пожилой учитель литературы, которому до пенсии оставалось совсем немного, на это никак не отреагировал и продолжил вести урок. Но тут послышалось громкое чавканье, это Гон начал жевать резинку.
— Выплюнь ее! — приказал учитель. — Выплюнь немедленно!
Гон не удостоил его ответом, лишь ритмичное чавканье продолжало разрезать сгустившуюся атмосферу в классе.
— Либо выплюнь, либо вон отсюда!
Посреди этой тирады раздалось громкое «тьфу!» — жвачка, описав большую дугу, приземлилась кому-то под ноги. Учитель в сердцах захлопнул учебник.
— А ну пошли со мной!
— Не-а, не пойду. И чё ты мне сделаешь? — Гон привалился к стене, вольготно закинув руки за голову. — Ну в учительскую отведешь, ну погрозишься там. Или папашке моему самозваному позвонишь, в школу вызовешь. Вот и все. Чё, не так, что ли? Ударить хочешь — бей, хочешь ругаться — ругайся. Чего сдерживаться? Блядь, хоть кто-то из вас всех может хоть раз в жизни открыто свои чувства проявить?
Учитель на это даже бровью не повел. Он был старый, опытный, за десятки лет работы в школе у него, судя по всему, уже выработался такой навык; у него не дернулся ни один мускул, он просто стоял и несколько секунд молча смотрел на Гона, после чего вышел за дверь. По классу прокатилась волна смятения. Смятение было беззвучным: все, опустив голову, уткнулись в учебники.
Гон осклабился и обратился к одноклассникам:
— Ну чё, козлы, кто из вас хочет чутка бабла поднять? Давай, выходи по одному. Пару раз отгребете, зато заработаете. Ах да, все будет по четкому тарифу. Обычный удар по ебалу — сто тысяч вон. Если кровь пойдет — довеском еще пятьсот тысяч забашляю. Ну а если кость ненароком сломаю — два лимона вам обломится. Ну чё, есть желающие?
Прерывистое дыхание Гона заполнило класс.
— Вы же, чтоб в кафешки свои ебучие сходить, над каждой монеткой трясетесь! Так чё сейчас на жопу присели и такие застенчивые стали, а? Мир жесток, и как такие трусливые твари, как вы, в нем жить собираются? Сборище тупорылых ебланов!
Последние слова он уже практически проорал во всю глотку, крик был слышен по всем коридорам. Гона трясло, рот перекосило в какой-то дикой ухмылке. По правде говоря, казалось, что он сейчас заплачет. Я сказал ему:
— Прекрати!
Глаза у него тут же вспыхнули.
— Прекратить? — Он медленно поднялся с места. — И чё потом? Может, извиниться еще? Тебе как, устно с поклонами или лучше в письменной форме? А хочешь, сразу на карачки встану и буду прощения просить! Давай, придурок, поучи меня, что и как мне нужно делать!
Ответить я ему не смог, потому что Гон тут же начал хватать и швырять все, что подворачивалось под руку. Девчонки начали визжать «Ой!», парни глухо вторили «Эй!», и это многоголосие чем-то напоминало смешанный хор, в котором певцы разделены по высоким и низким регистрам. Буквально за несколько секунд Гон непонятным образом ухитрился устроить в помещении настоящий разгром: столы и стулья были перевернуты вверх ногами, висевшее на стене расписание сорвано, картины, плакаты и таблички перекошены. Создавалось ощущение, будто Гон схватил класс за края и все перетряхнул в нем вверх тормашками. Дети, как при землетрясении, жались по стенам, боясь пошевелиться. И тут я услышал негромкое «Ах ты дрянь!». Эти слова были сказаны тихо, почти шепотом, но врезались в уши сильнее крика. Гон повернулся к говорящему. Это была Дора.
— Убирайся отсюда. Катись к таким же отбросам, как и ты, тебе там самое место.
У нее на лице… Хм, я даже не знаю, как описать это выражение. Оно не было цельным, глаза, нос, рот — все словно существовало само по себе. Брови задраны, ноздри расширены, а губы как-то странно искривлены: будто улыбались одним краешком, но при это почему-то подрагивали.
В этот момент в дверь влетела классная, вслед за ней — остальные учителя. Но еще до того, как они успели что-то сказать или сделать, Гон выскочил через заднюю дверь в конце класса. Никто не стал его окликать или ловить. Даже я.