— Не хочу! Не хочу ощущать страх, боль, вину, вообще ничего! — говорил он сквозь слезы.
Я немного подумал и сказал:
— Ну это тоже не всем дано: настолько переполняться эмоциями, как ты. Я думаю, из тебя бы получился хороший художник или музыкант.
Он улыбнулся мне еще влажными глазами.
Это было в разгар лета. А сейчас с каждым криком боли из моего рта вылетали облачка белого пара. Тот день… Лето на пике… Да и было ли оно, то лето и тот день? Когда вокруг все было пышным, зеленым, полным жизни и сил? Все, что с нами тогда было, — оно действительно случилось?
Гон постоянно спрашивал у меня, как это — не чувствовать страха, да и вообще всего. Я прямо наизнанку выворачивался, подбирал слова, чтобы это объяснить, а он приходил в следующий раз и снова задавал тот же вопрос.
У меня тоже имелись вопросы, на которые я не знал ответа. Для начала мне хотелось узнать, что было на душе у человека, который пырнул ножом бабулю. Но потом стало больше занимать другое: зачем притворяться, что ничего не происходит, когда на самом деле ты про это знаешь? Такие люди для меня были абсолютной загадкой.
Как-то раз я зашел к доктору Симу, он смотрел телевизор: в новостях показывали какую-то страну, где происходил военный конфликт. На экране плакал мальчишка, которому во время бомбежки оторвало обе ноги и ухо. Лицо доктора при этом было безучастным. Заметив мое присутствие, он повернулся и поприветствовал меня дружеской улыбкой. А мой взгляд был прикован к парню позади его улыбающегося лица. Даже такой дубине, как я, было понятно, какие несчастья принесла ему эта ужасная беда.
Но все же я сдержался и не спросил доктора, почему он улыбается. И как вообще можно улыбаться, повернувшись спиной к чужим страданиям.
И ведь доктор был не один такой. Мама и бабуля точно так же безразлично переключались на другой канал. «Далекую беду не держат на виду», — говорила мама.
Хорошо, допустим. Но как же тогда те люди, которые просто стояли и смотрели, как убивают ее и бабулю? Ведь все происходило прямо у них на глазах, в непосредственной близости, тут уже отговорками про далекую беду не отделаешься. Я помнил, как один свидетель из хора Армии спасения говорил в интервью, что убийца был одержим такой яростью, что к нему просто боялись подойти.
Получается, если беда где-то далеко, на нее можно закрыть глаза, потому что все равно ничего нельзя сделать. А если близко, то никто ничего не делает, потому что страшно. У большинства людей именно так: переживают, но ничего не делают; могут посочувствовать, но тут же об этом забывают.
Вывод, который я сделал, — это все не по-настоящему.
И я так жить не хотел.
Гон издавал странные звуки — глубокие и утробные, доносившиеся откуда-то из-за грудины. Похожие то ли на звериный вой, то ли на скрежет ржавой шестеренки. «Почему он все время пытается делать именно то, к чему вообще не предрасположен?» Слово «бедолага» так и вертелось у меня на языке.
Стальной Жгут в упор смотрел на Гона:
— Не на многое ж ты оказался способен. Ладно, ты сам выбрал. Смотри не пожалей потом.
Он подцепил что-то, валявшееся под ногами. Тот самый нож, который недавно протягивал Гону. И прежде чем кто-то из нас успел дернуться, Жгут приставил нож к его горлу. Но с Гоном ничего плохого не случилось. Потому что удар, предназначенный для него, принял на себя я. Потому что я умер вместо него.
В тот миг, когда я оттолкнул Гона, нож Жгута безжалостно вонзился в мою грудь.
— Сволочь! — заорал Гон.
Жгут вытащил нож. Ярко-красная теплая липкая жидкость, квинтэссенция телесной сущности, быстро вытекала из моего тела. Очень скоро сознание покинуло меня.
Кто-то тряс меня за плечи. Это Гон прижимал меня к себе и кричал сквозь слезы:
— Не умирай, не умирай! Я что хочешь сделаю!
Почему-то он был весь заляпан кровью. Краем глаза я заметил, что Стальной Жгут ничком лежит на полу.
— Извинись перед всеми, кого обидел, кому причинил боль. Искренне извинись. Даже перед бабочкой, которую мучил. Или даже если на кого-то нечаянно наступил, — произнес я, едва шевеля языком.
Сам не знаю почему, у меня вдруг вырвались эти слова. Я ведь пришел сюда, чтоб самому извиниться перед Гоном. А теперь говорю, чтобы он просил прощения. Но Гон лишь кивал:
— Я сделаю, сделаю, все сделаю. Только прошу тебя, пожалуйста…
Тут державший меня Гон почему-то закачался, и его голос стал пропадать. Я медленно закрыл глаза. Мое тело как-то обессилело, обмякло и стало куда-то проваливаться, словно погружаясь глубоко в воду. Вот я и отправляюсь туда, где жил предначально, еще до рождения. У меня в голове словно начал прокручиваться фильм, в котором сцена на дальнем плане становилась четче и четче: