Но, судя по всему, в моих миндалинах что-то поломалось и огонек в них не зажигался, что бы вокруг ни происходило. Потому я и не понимал, отчего люди смеются или плачут. Для меня что радость, что грусть, что любовь, что страх — все было размытыми понятиями. И такие слова, как «чувство» или «сочувствие», казались мне не более чем просто непонятными закорючками на бумаге.
Диагноз, который поставили мне врачи, назывался «алекситимия», или «неспособность к выражению чувств». Поскольку симптомы у нее были скрытые, а возраст еще детский, классифицировать ее как синдром Аспергера[6] было нельзя. Кроме того, в остальных аспектах мое развитие шло без всяких отклонений, так что об аутизме тоже речи не шло.
Хоть в диагнозе и значилась «неспособность к выражению чувств», но вопрос был скорее не столько в выражении, сколько в самих чувствах, которых я толком не испытывал. В отличие от людей с поврежденной зоной Брока или зоной Вернике — важных центров мозга, отвечающих за развитие языка, — у меня не было проблем со связной речью или с ее пониманием. Проблема заключалась в том, что я в принципе не испытывал эмоций и не разбирался в чувствах других людей, потому мне и было сложно это описать. Все врачи в один голос утверждали, что причина в том, что у меня с рождения слишком маленькие миндалины, ну то есть то самое миндалевидное тело, и что в моей голове недостаточный контакт между лимбической системой[7] и лобными долями головного мозга.
Один из главных симптомов при слишком маленьких миндалинах — отсутствие чувства страха. Кто-то может сказать: «Вот и хорошо, ты ж смелым становишься». Но такой человек просто ничего не понимает. Страх — это защитный механизм, инстинкт, который помогает нам выжить. Отсутствие страха вовсе не то же самое, что смелость. Если на тебя несется машина, а ты продолжаешь стоять — это не смелость, а глупость. Мне же не повезло еще больше. Как правило, дело ограничивается одним лишь притупленным чувством страха, я же в принципе никаких эмоций не испытывал. Такое встречается очень редко. Единственным утешением было то, что при таких уменьшенных миндалинах не обнаружилось снижение интеллекта.
Ученые-медики говорили, что у каждого человека строение мозга индивидуально, поэтому меня еще необходимо наблюдать. Некоторые из них делали весьма заманчивые предложения, говорили, что еще не все тайны мозга раскрыты и я могу сыграть важную роль для науки.
Они хотели, чтобы я, пока не вырасту, остался у них в университетской клинике и принял участие в долгосрочном исследовательском проекте: с клиническими испытаниями, докладами в научных сообществах и всем прочим. Само собой, все обследования были бы за их счет. Кроме того, по окончании исследований моим именем могли бы назвать область мозга, то есть, подобно зоне Брока или зоне Вернике, появилась бы и зона Сон Юн Чжэ. Но у мамы такие обещания врачей только вызывали отвращение, и она наотрез отказалась от их предложений.
Дело было в том, что она знала про зоны Вернике и Брока — они были названы не в честь исследуемых пациентов, а по именам ученых, их открывших. У нас рядом с домом была районная библиотека, и мама постоянно туда ходила и штудировала все книжки, в которых писали про мозг. Ну и то, что эти лекари видели во мне не человека, а просто интересный материал, кусок мяса для опытов, ей тоже совсем не нравилось. Мама быстро рассталась с надеждой, что доктора смогут меня вылечить. Все, на что можно было рассчитывать, — что они будут ставить на мне свои мутные опыты, пичкать непроверенными лекарствами и записывать мою реакцию, чтобы потом красоваться на своих симпозиумах, а больше ничего. Это так моя мама считала. Поэтому, как и многие мамаши в минуты волнения, она выдала банальную и не слишком убедительно звучащую тираду:
— Я мать, я лучше знаю своего ребенка.
С того дня ноги ее больше не было в той клинике. Выйдя на улицу, мать плюнула на клумбу и сказала:
— Пусть сначала разберутся, что у них самих в башке происходит.
Маму иногда резко заносило в плане высокомерия.
Мама винила себя за то, что во время беременности сильно нервничала, да еще и тайком покуривала — одну-две сигареты в день. А на последнем месяце, когда терпеть уже не было мочи, позволяла себе хлебнуть пару глотков пива. Но на самом деле было вполне очевидно, почему у меня не все в порядке под черепной коробкой. Просто не повезло, судьба такая. Потому что на удивление много зависит от нее, судьбы-злодейки, грубо поддерживающей в мире причудливый баланс.
6
Синдром Аспергера — нарушение психического развития, выражается в отсутствии способностей к невербальной коммуникации и эмпатии.