Валерий Кашпур
МИНЭН-ОЛЭН
«Застре-лись, застре-лись» — деловито стучали колёса. За окном крутыми холмами стелился уральский лес. Из окна поезда он казался одной большой тушей, которую лишь изредка прорезали каменные осыпи с язвами лишайников. Деревья разрывали сплошную плоть ветвей, и они торчали над камнями как края раны. «Тебе действительно пора умирать Артём Кондратьевич, если ты так смотришь на природу». — Штабс-капитан сделал большой глоток чая и откинулся на бархатном диване.
— Вы никак в томлении духа, ваше высокоблагородие? — его попутчик, дородный купец в чёрном сюртуке, смотрел поверх газеты с хитроватым прищуром чуть раскосых глаз. — Может, желаете развлечься беседою? Так я готов представиться — Шепелев Спиридон Матвеевич, купец, следую в деревню на отдохновение от трудов тяжких.
— Честь имею представиться, Злобин Артём Кондратьевич, штабс-капитан.
— А следуете куда, позвольте полюбопытствовать, Артём Кондратьевич?
— В Екатеринбург, по служебной надобности. — Меньше всего Злобин хотел сейчас с кем-то говорить, но вежливость, привитая ещё с кадетского корпуса, не позволяла ему отмалчиваться.
— Вы не гневайтесь на меня, старика, но я многого на своем веку понагляделся. Такие глаза у товарища своего видел. Жена от него ушла, так он головой в прорубь, бултых, и прими господи душу раба твоего. Вы, Артём Кондратьевич, человек государев, небось, при оружии, не хочу, чтобы довели себя до греха в моём присутствии.
Злобин промолчал. Прав, прав был купчина. Вот он саквояж, рядом на диване, а в нём кобура с офицерским самовзводом. Только не будет он стреляться на людях, выйдет на первом подвернувшимся полустанке. Найдёт мужика с телегою, чтобы вывез в чащобу. А там, пуля в висок и на прокорм диким зверям, чтобы и духа не осталось от неудачливого карточного игрока.
Купец воспринял молчание офицера как бессловесный ответ и нахмурил густые, кустистые брови:
— Нетути такого искушения на матушке земле нашей, ради которого пристало торопить господа. В грехе живём, но должно искупать этот грех до самого последнего мига перед юдолью земной. Господь не оставит, направит на путь, только самому желание нужно приложить превеликое.
— До бога далеко, а люди, они рядом. Как можно жить среди них, если честь потерял?
— Дык, на что такая честь? Если на самый наиглавнейший грех толкает? Такая честь от лукавого. Вот у нас, купеческого сословия, честь совсем другая, словом купеческим зовётся. Слово это, как поводырь ведёт нас по жизни, от плохого бережёт, хорошее привечает.
— И что бывает, если нарушает купец своё слово?
— Что бывает? — купец двинул своим большим телом, скрипнули сапоги. — А помогают такому люди добрые встретиться с господом.
— Так может, и вы поможете? А, Спиридон Матвеевич? — Измышления худородного купца об офицерской чести покоробили Злобина.
Купец огладил окладистую бороду, пожевал губами в раздумии, но сказал веско и твёрдо:
— Как знать? А может, и взаправду помогу, только знать хочу наперёд, за что на тот свет торопишься, Артём Кондратьевич.
Перед глазами штабс-капитана встала прокуренная комната Офицерского Собрания, помятые лица, крупинки мела на зелёном сукне стола, расписанная партия и колонка наспех выписанных цифр. И ещё чувство обречённости, дыхание рока, когда молоденький поручик закончил подсчёт.
— Проигрался я, Спиридон Матвеевич. Живу службой. Платят мало — 137 рублей 75 копеек. А жить привык достойно. Вот и пробавлялся картами. Да не повезло мне, проиграл 5 тысяч. Сроку дали две недели. Без денег этих мне товарищам в глаза посмотреть не смогу, не то, что руку подать.
— Эка хватили, пять тысяч! Да за деньгу такую, деревню в полста дворов лошадьми оделить можно! Хотя, знавал я купца Чувалдина, так он разом на ярмарке в Перми 90 тысяч выиграл. Доводилось и по 7 тысяч рубликов на карте видеть.
Купец крякнул, завертел маленькую, обтянутую шёлком, пуговку на сюртуке. Брови окончательно сошлись на переносице, а складки вокруг большого, картошкой носа, резко потянули уголки губ вниз. Казалось, он видел лошадей, которых штабс-капитан «убил» на ломберном столе. Потом решительно сложил газету, положил рядом, придавил тяжёлой ладонью с короткими пальцами.
— Есть у меня к вам интерес, Артём Кондратьевич. Сначала обскажу историю одну, а опосля предложеньице сделаю. Началось это, годков четыре назад. Вычитал я вот в таких вот «Ведомостях Пермской Губернии», что в землях американских есть река, а на ней водопад. Изрядный водопад, писали больше 20 саженей, названия уже и не упомню. Так вот, преклонных лет женщина снарядила бочку специальную, да в тот водопад и сплавилась, ей вишь, денёг не хватало, надеялась, зеваки сбегутся, за просмотр и заплатят. Бог уберёг, а денег не дал, сбёг её приказчик с деньгами. До конца жизни пробедствовала. Мне тогда откровение сделалось — как бы людишки не изворачивались, судит их только бог. И решил я сам эту штуку проверить. Рядом с деревней, где меня породили, стоит Байлугина гора. По вогульски Минэн-Олэн. Из-под неё в речонку поток подземный вытекает. И в горе той, чуть пониже верхушки, дыра имеется. Вогулы в дыру эту оленя загоняли. Горе, значит, камлали. А там провал бездонный до самого низа. Я прикидывал, поболее, чем в американцевых земелях. Застревала где-то в нём животина без следов. Но бывало, гора оленя не принимала, и выплывал он целёхонький в Товыл. Тогда вогулы уходили, гневается, мол, земля. Когда я мальчонкой туда бегал, вогулов давно уже в нашем крае не было, только ихние идолки носатые валялись. Положил я триста рублей охотнику, который согласится в бочке свергнуться. Нашёлся один, батрак, Бакунька Свиридов, забился крепко в бочке-то, в кровище достали, но выжил. А получил деньгу мою, загулял, запил, да и утоп в Товыле.