- Ты веришь в это, Морис? Ты хочешь этого? И ты пошел за первой бессердечной искусительницей, которая поманила тебя!
- Не говорите больше об этом, моя дорогая, мне это очень неприятно. В свое извинение я могу сказать только одно: леди Олимпия - вихрь, разгоняющий два корабля. Что можно сделать с вихрем? К тому же я сделал бы себя смешным, если бы отказал ей в том, что она просила. Вы должны понять это... А теперь подадим опять друг другу руки.
- И покинем искусственный сад?
- Мы засыплем его, моя дорогая, засыплем. С меня довольно его.
Она схватила его руку.
- Мой Морис, я счастлива.
- Просто любить друг друга. Видеться, как можно больше... Вы очень хорошо сказали это. Это именно в моем вкусе. Пылкие авантюристки и бесчувственные девочки не интересуют меня больше. Мое сердце занято. Не ясно ли это? Что думает об этом моя маленькая Проперция?
- Это было бы слишком прекрасно, Морис, это не может так продолжаться. Я не верю, что это может продолжаться. Разве ты не смеялся с Клелией сегодня вечером? О чем вам было шептаться?
- Но, моя дорогая, если бы ты была спокойна, ты бы увидела, что мы холодно шутили друг с другом. Мы сказали друг другу, что решительно не подходим один к другому, и распрощались.
- И это в самом деле кончено? Ты клянешься?
- Разумеется, клянусь. Впрочем, чтобы доставить тебе удовольствие ничего не стоит поговорить с девушкой окончательно... А! Я устрою штуку! Я знаю, что я сделаю.
Их разлучили Сан-Бакко и Зибелинд, собиравшиеся уходить. Долан и Клелия тоже уходили. Проперция шепнула своему возлюбленному:
- Ты поклялся, Морис. Помни это: будь прост и верен и не заглядывай больше в искусственный сад. Ты не знаешь, как это было бы ужасно!..
Она стояла, дрожа перед своей собственной угрозой.
Долан тихо сказал ей что-то с повелительным видом. Она ответила:
- Я иду, еще светло, и я хочу работать. Не из-за вас, граф, а потому, что я счастлива!
- Вы идете работать? - спросил Сан-Бакко, - тогда я осмелюсь попросить вас, синьора Проперция: сделайте нам для зала заседаний палаты статую Победы.
* * *
Мортейль слонялся по комнатам, напевая арию из какой-то оперетки.
- Непременно выкину штуку! - с гордостью говорил он себе. - Я еще раз сделаю Клелии предложение. Как это тонко, как ловко. Прекрасный штрих для комедии! Проперция будет восхищаться мною, я приятно поражу ее этим, так как несомненно буду отвергнут, и моя наглость окончательно оттолкнет от меня Клелию. Ах, она может быть довольна мною, эта великая женщина. Я приношу жертвы для нее, совершаю даже житейскую бестактность. При том полувраждебном, легком тоне, который теперь установился между мной и Клелией, новое предложение является чем-то несомненно смешным и безвкусным. Умная девочка сейчас заметит это и даст мне отставку раз навсегда. Что ж! Пусть Проперция получит удовлетворение. Черт возьми, я порядочный человек. Всем остальным я сыт по горло, и это увидят.
Он подразумевал леди Олимпию и искал ее. Но она исчезла. Она увлекла Якобуса на террасу, ко входу в зал Венеры. Этого не заметил никто, кроме Зибелинда; он ушел, мучимый ненавистью и вздыхая от желания. Леди Олимпия сказала:
- Тихий ветерок лагуны в майский вечер - вот подходящий воздух для двух, обо всем позабывших любящих, как мы. Не поплакать ли нам немножко? Станьте передо мной на колени, дорогой мой!
Он смущенно и раздраженно засмеялся.
- Предположим, что наше ожидание кончилось.
- Уже? Но это было бы неприлично. Ведь я томлюсь всего две недели. И потом у меня решительно ничего нет, что можно было бы разбить или расплавить. В груди, которую вы любите, должны быть алмазы и глыбы льда.
- Я это нашел в одной старой книге. В конце концов, я обойдусь и без этого.
- В самом деле? И удовлетворитесь только внешней стороной груди, которую любите? Все равно, мы не должны так скоро прекращать странное состояние воздержания. Я его еще не знала, я едва вкусила его, - и кто знает, вернется ли оно когда-нибудь. Вы видите, мне грустно.
- Но я прошу вас доставить мне это счастье.
- Будьте добры заметить, что не я требующая сторона. Я уступаю.
Она подняла свою ослепительно белую руку к розовому лицу и подала ее ему, описав большой полукруг. Он нашел это движение царственным. С загоревшейся кровью он согнул одно колено и прильнул губами к ее блестящим ногтям. Вдруг им овладела потребность похвастать и подчеркнуть свою мужественность. Он указал на зал, где в вечерних лучах кипели вакханалии и празднества созревшей любви.
- Я думаю, - сказал Якобус, - что вы ищете у меня большего, чем одна ночь, которую вы даете всякому. Вы знаете, кто я, и что все это... все то, чем полны эти стены... во все это нам предстоит окунуться вместе.
- Проведите в жизнь то, что вы нарисовали, - спокойно возразила она. Я с самого начала рассчитывала на это; вы, вероятно, помните мои слова. Прекрасные произведения искусства для меня обещания...
Она засмеялась влажными губами и откинула назад голову. Он бурно поцеловал ее в подставленную шею. Она слегка пошатнулась, увлекла его за собой, и они, обнявшись, чуть не упали к ногам огромной мраморной женщины, вонзавшей кинжал в свою грудь.
- Моя гондола ждет, - объявила она затем и большими, эластичными шагами повела его за руку через ряд кабинетов, мягкая и довольная. Она прибавила:
- Когда сегодня вы так яростно воевали за права души, я сейчас же поняла, как обстоит дело с вашей плотью.
И у выхода:
- И подумайте, как мы необыкновенно счастливы. Ведь из всего любовного шепота, жужжание которого сегодня весь вечер носилось между оливковыми стенами, вероятно, не вышло ничего, кроме нашей ночи.
В канале она заметила, как исчезла за углом гондола Долана.
Мортейль тоже был в ней. Старик, из страха перед вечерней сыростью, сидел под навесом; молодые люди остались снаружи. Мортейль заметил:
- Ваш папа пригласил меня в гондолу. Вообще, его дружеское отношение ко мне нисколько не изменилось.
- Почему же? - сказала Клелия. - Он ничего не имеет против вас в качестве зятя. Вина в нас.
Мортейль проглотил намек.
- Не ошиблись ли мы, в сущности?
- Оставьте, наконец, этот вопрос в покое. Ведь мы согласились, что не понимаем друг друга.