3. Плохой сон
Ну вот и всё, подумала я и толкнула деревянную калитку со следами обсыпавшейся еще прошлым летом голубой краски. Мне очень не хочется входить в этот сад, продуваемый ветром и наполненный тишиной гнилой земли. Я боюсь подниматься по расшатанным ступенькам крылечка и открывать дверь в маленький одноэтажный домик, поддерживаемый, кажется, только облупленными эмалированными ведрами по углам. Черные пятна выступают на фоне белой эмали, ведра старые и уставшие, потому что в них носят воду для чайника с длинным раздвоенным носиком на закопченной двухконфорочной плите.
Калитка качается туда-сюда, внутрь-наружу, под ней продавленная мокрая земля, никогда не высыхающая даже летом, а тем более сейчас. Хотя сейчас ведь — лето, потому что, несмотря на тучи, очень светло, а если бы была осень, давно пора было стемнеть, пока я добиралась сюда сначала на метро, от раззолоченной, с акустическими дырами под теряющимся далеко-далеко потолком, «Комсомольской», потом в скрежещущей электричке и бегом-бегом, в резиновых ботах по лужам за автобусом, из тех, что возил нас с картофельного поля в деревенскую столовую, потому что если не успеть на автобус, то меня обязательно догонит эта страшная женщина, седая венгерка, ведь она следит за мной всю дорогу, то прячась за колоннами, то вдруг усаживаясь рядом на сиденье в метро. Поэтому я должна, непременно должна войти в старый дом, ведь только Танька может спасти меня от старой венгерки, но я не хочу, я боюсь: Танька не может жить в таком пустынном месте, где на размытых глиняных дорогах ни одного человека. Но она живет там, и когда я вхожу — а деревянный пол скрипит, и на столе старомодная скатерть с вышивкой — Олег говорит мне, что она сейчас принесет чай с вареньем. Я не хочу чаю с вареньем, потому что в нем косточки, а Олег давно умер.
Только умерев, он стал таким красивым. Но почему таким старым — ведь мертвым не должны прибавляться года? Я боюсь его и боюсь подавиться косточкой, а Танька сейчас выйдет из двери, за которой окажется не противоположная оставшейся у меня за спиной внешняя стена, а огромное черное небо, которое начинается прямо от кромки автобусной колеи. Танька тоже очень красивая. И когда она войдет, мне уже не будет страшно, потому что она сейчас обнимет меня и будет гладить по голове, и я смогу плакать и спать, а она будет меня охранять. Только бы найти в себе смелость толкнуть покосившуюся калитку и захлопнуть ее перед бледным лицом седой венгерки и бежать, бежать к крыльцу, по длинной-длинной размытой дороге, которая кончится автобусным кругом — единственным заасфальтированным местом этой деревни, где никто не живет.
4. Сон в руку
Ну вот и всё, подумала я и собралась проснуться. Это очень просто, но тогда не будет выполнено дело, ради которого я пришла сюда — до пробуждения нужно еще успеть взять с камина толстую книгу с загибающимися вверх уголками и узнать наконец, кто эта высокая платиновая блондинка в черных брюках и черном то ли пальто, то ли длинном пиджаке — я видела ее только со спины, но если она обернется, пиджак окажется с золотыми пуговицами.