Весна
Еще не было восьми, когда навстречу мне, прямо из главной двери редакции журнала «Вторые руки» или откуда-то по соседству вышел дождевой червяк. Огромный и как будто грозящий прорваться от переполняющего его жира, он мог бы казаться розовым, если бы не хлябь, столь нетипичная для текущего сезона и в результате ожесточенных уличных боев добравшаяся уже до центра города.
Встретить дождевого червяка еще до того, как церковные часы начали бить восемь — примета, явно перечеркивающая благотворное действие трех подряд сошедшихся утром пасьянсов, подумала я и остановилась. Впрочем, сначала остановилась, потом — подумала. Червяк остановился тоже.
Не зря мы показались друг другу знакомыми. Случайный встречный был, как брат-двойняшка похож на с недавних пор появившуюся в моей жизни нежно-розовую крысу — обитательницу заброшенного аристократического района. Только ее наркотическим происхождением, спровоцированным непродуманной смесью гашиша, чистой травы и итальянского вина, можно объяснить действительную пушистую нежность окраски, по сравнению с которой сегодняшний червяк способен удостоиться только скромного эпитета — цвета «увядшей розы».
Остается надежда, что он, гипнотизирующий меня взглядом невидимых глаз, не знаком с другой крысой — скомканно-грязной, а потому несомненно реальной, ее я видела через мутное окно аргентинского ресторана, когда многоногое создание нагло прогуливалось в ту сторону, откуда мне поочередно выносили заказанные блюда, только — своим, внешним, застекольным путем, и суетливо бежало в непрозрачный вечнозеленый куст, сжимая в одной из миллиона конечностей что-то определенно съедобное, оплаченное из моих налогов в счет вечной жизни сограждан нечеловеческого происхождения.
Эта славная троица безусловно намерена собраться где-нибудь на вершине смены времен года и извести меня своей схожестью с прототипами, встреча с которыми так же неизбежна, как наступление следующего утра.
Дождевой червяк, выходящий навстречу из засады, где просидел, наверное, целую вечность, ждет награды. Съедобного жертвоприношения или элементарной беседы, в ходе которой смогли бы быть озвученными годы терпеливого молчания. Поддаться на его провокацию значило бы — отказаться от напечатанного ранее, от придуманного и только обещающего быть придуманным, разлететься в куски бесполезных споров и звона колокольни, предназначенной единственно для звона, созывающего к началу экскурсии по давно потерявшим тайну закоулкам бытия. Наверное, в этой ситуации надо скорее бежать — ведь продлись пауза еще миг — к месту преступного свидания начнут сползаться крысы, одержимые грехом чревоугодия. Но пошевелиться невозможно под взглядом невидимых глаз.
Появление крыс не будет неожиданным — они предупреждают о своем маршруте, высылая впереди потоки грязи, ничем не напоминающей недавний снег. Вчерашняя мнимая красота жадно обволакивает непристойными языками все, что находится ниже траектории случайной пули — куда же останется упасть, когда начнется пальба без разбора и каждый обломок выстроенных вопреки здравому смыслу небоскребов станет очередной каплей, которая переполнит чашу зловонной лужи, выплескивающейся и выплескивающейся через край жалкими остатками терпения, — а черно-бесцветные капли летят, летят во все стороны, так и не в состоянии долететь до прорезающих воздух бомбардировщиков, чтобы нанести ответный удар?
Только крысы умеют плавать не дыша.
Бежим, червяк, бежим вместе!
Наши пути все равно недолго будут параллельными. Переполняющий тебя жир утянет грязно-розовое тельце на дно бывшего военного канала, и все же это будет лучше, чем дожидаться карательного отряда: крысы сожрут тебя быстрее, чем ты сожрешь меня — тебе еще нужно успеть выйти из собственного гипнотического оцепенения мнимой власти. Только если сильно повезет — а для этого надо иметь опыт беспроигрышных игр в лотерею с миллионным джек-потом — можно будет уцепиться за краешек последней плывущей против движения армад льдины. О весна, без конца и без краю!..
В следующий раз
Рыбы, живущие под неровной поверхностью пруда, не скрывают своей неприязни. В их вывороченных от боли глазах я неизменно читаю слово «страх» — потому ли, что генетическая память не дает им забыть обкусанного бутерброда с тунцом, потому ли, что самим фактом прохождения мимо я напоминаю им, насколько неуместен пруд в коробке задумчивых в ожидании своего 11 сентября небоскребов.