8. Если будут склонять тебя грешники{23}. Существует amor intellectualis[8]{24} к кухонному персоналу, соблазняющая людей умственного или творческого труда духовными самопослаблениями, понижением собственной планки, следованием словом и делом всем тем привычкам, которые ты как человек ясно мыслящий уже было отбросил. Поскольку никакая категория, даже категория образованности, не присуща интеллектуалу заранее, а тысячи требований, выдвигаемые деловитостью, пагубно сказываются на концентрации памяти, то для того, чтобы произвести нечто хоть в какой-то мере способное пройти проверку, требуется столь великое усилие, что едва ли кто на него способен. К тому же, требование конформности, довлеющее над любым производителем, снижает его требования к себе самому. Само ядро духовной самодисциплины охвачено процессом распада. Табу, задающие духовный уровень человека и зачастую представляющие собой седиментированный опыт{25} и неартикулированные познания, постоянно направлены против его собственных побуждений, которые он научился проклинать – но которые столь сильны, что лишь неоспоримая и несомненная инстанция способна держать их в узде. То, что справедливо для жизни инстинктивной, в не меньшей степени справедливо и для жизни духовной: художник или композитор, не допускающий в своем творчестве того или иного сочетания красок или соединения аккордов, представляющихся ему китчем, писатель, которого раздражают определенные языковые конфигурации как банальные или педантичные, реагирует на них столь бурно, поскольку в нем самом есть слои, тяготеющие к китчу. Отказ от господствующего культурного безобразия предполагает, что ты сам вносишь в него достаточный вклад, чтобы, так сказать, руки чесались – но и чтобы из этой причастности ты извлек силы от нее отказаться. Эти силы проявляются как силы индивидуального сопротивления, однако сами по себе они отнюдь не носят сугубо индивидуальный характер. Интеллектуальная совесть, в которой они концентрируются, содержит в себе социальный момент в не меньшей степени, чем моральное Сверх-Я. Она образуется на основе представления о правильном обществе и составляющих его гражданах. Если когда-либо это представление ослабевает – а кто еще в состоянии слепо довериться ему? – то интеллектуальная деградация лишается своего сдерживающего начала, и в индивиде проявляется вся скверна, которую оставила в нем варварская культура: полуобразованность, наплевательство, грубая фамильярность, неотесанность. Зачастую индивид еще рационализирует эти качества как признаки человечности, как желание быть понятым другими, как ответственность много повидавшего человека. Однако тому, кто на подобное решается, жертвование интеллектуальной самодисциплиной дается слишком легко, чтобы можно было поверить, будто для него это и впрямь жертва. В особенности это бросается в глаза при взгляде на интеллектуалов, чье материальное положение изменилось: стоило им кое-как внушить себе, что зарабатывать на жизнь следует только писательским и никаким иным трудом, как они с точностью до мелочей принимаются выдавать такой же хлам, какой когда-то сами, будучи обеспеченными, страстно предавали анафеме. Подобно некогда состоятельным эмигрантам, на чужбине по велению сердца ведущим себя так скупо, как они всегда мечтали вести себя на родине, обнищавшие духом с восторгом маршируют прямо в ад, который есть их царствие небесное.