Из дома отдыха ГАБТ Поленово 10 июля 1936 года Б. В. Асафьев писал М. А. Булгакову: "Сюда вчера приехал Мелик-Пашаев и сообщил мне радостную весть: "Вы кончили "Минина". Разрешите, поэтому, Вас от души поздравить и приветствовать". Через две недели Асафьев, получив либретто и прочитав его, писал уже из Ленинграда: "Пишу Вам, чтобы еще раз сказать Вам, что я искренне взволнован и всколыхнут Вашим либретто. Вы не должны ни нервничать, ни тревожиться. Я буду писать оперу, дайте только отдышаться и дайте некоторое время еще и еще крепко подумать над Вашим текстом в связи с музыкальным действием, то есть четко прощупать это действие... Умоляю, не терзайте себя. Если б я знал, как Вас успокоить! Уверяю Вас, в моей жизни бывали "состояния", которые дают мне право сопереживать и сочувствовать Вам: ведь я тоже одиночка..."
А 17 октября 1936 года Асафьев дал телеграмму Булгакову, что "кончил нашу оперу". В тот же день Булгаков ответил: "Радуюсь горячо приветствую хочу услышать". Но дело затянулось по каким-то соображениям, и Е. С. Булгакова 15 ноября 1936 года с тревогой записывает: "Асафьев ни сам не едет, ни клавира не шлет, чем весьма портит дело. Не хватало еще этих волнений М. А.". 19 ноября Яков Леонтьевич Леонтьев рассказал о посещении Большого театра Керженцевым и его одобрительных словах о "Минине". И в тот же день запись в "Дневнике": "Но где же клавир? Что делает Асафьев?" Эта тревога передалась и дирекции Большого театра.
...В последние дни 1936 года Булгаков и Мелик-Пашаев, получив клавир из Ленинграда, кое-что меняли в тексте, выправляли полученный экземпляр. В эти же дни получили письмо Асафьева от 12 декабря: "Спасибо за приезд, за чуткость... Приезд Ваш и Мелика вспоминаю с радостью. Это было единственно яркое происшествие за последние месяцы в моем существовании: все остальное стерлось. При свидании нашем я, волнуясь, ощутил, что я и человек, и художник, и артист, а не просто какая-то бездонная лохань знаний и соображений к услугам многих, не замечающих во мне измученного небрежением человека. Я был глубоко тронут чуткостью Вас обоих. Сердечное спасибо..." (Письма, с. 394-395).
Но во всех этих спорах и обсуждениях высказывались и здравые мысли и предложения, и Булгаков сразу же после встречи нового, 1937 года приступил к доработке либретто, тем более, что и в разговорах с Асафьевым тоже возникала какая-то обоюдная потребность еще раз вернуться к либретто, что-то действительно нужно было доработать, чем-то дополнить, чтобы скрепить разрозненные события и столкнуть в оперном конфликте действующих лиц.
9 января 1937 года Булгаков писал Асафьеву: "Не сердитесь за то, что не написал Вам. Не писал потому, что решительно не знал, что написать.
Сейчас сижу и ввожу в "Минина" новую картину и поправки, которые требуют...
Я ценю Вашу работу и желаю Вам от души того, что во мне самом истощается, - силы" (Письма, с. 396).
7 февраля 1937 года Е. С. Булгакова записывает: "По желанию Комитета, М. А. дописал еще две картины для "Минина", послал Асафьеву и сдал в театр. Теперь от Асафьева зависит возможность начать работу над оперой, Дмитриев сказал, что новые картины Асафьеву понравились".
5 марта: "Звонок Городинского из ЦК. Спрашивал М. А., в каком состоянии "Минин" и принято ли при дополнительных картинах во внимание то, что Комитетом было сказано при прослушивании.
М. А. ответил - конечно, принято".
20 марта: "Вечером Дмитриев. Длинные разговоры о "Минине" дополнительные картины до сих пор не присланы, Асафьев шлет нервные письма по поводу того, что опера назначается на филиал, что ее не начинают репетировать до получения дополнительных картин".
Дирекция Большого театра предложила Булгакову ставить "Минина", уже шел разговор с художниками об эскизах. 22 марта: "Две картины "Минина" от Асафьева приехали, Мелик принес их и играл. "Кострома" очень хороша".
В это время Большой театр работал над постановкой оперы "Поднятая целина" Дзержинского и "Руслан и Людмила" Глинки, а вслед за этими постановками пойдет, как намечалось, "Минин и Пожарский". Но пойдет в филиале Большого театра, и этот слух огорчил Асафьева: в письме от 12 марта 1937 года он писал Булгакову: "Очевидно, массовые сцены будут купюрованы? Когда у меня был Платон Михайлович (Керженцев - В. П.) и восторженно описывал мне, какой он сценически представляет себе нашу оперу с точки зрения политической значимости тематики, я все время ощущал большой размах, большой план и, следовательно, сцену Большого театра. Но если это мечты, если Большой театр не для меня, то ведь тогда, действительно, надо пересмотреть всю оперу и многое переделать в сторону большей экономии массовых сцен, усилить интимно-лирический элемент (или просто его воссоздать), уменьшить число действующих лиц и т. д. Словом, эти слухи о Филиале изнуряют и подтачивают мою творческую энергию едва лишь менее, чем сознание, что опера совсем не пойдет, к чему я все время стараюсь себя приучить..."
24 марта 1937 года Булгаков писал Асафьеву: "Обе картины получены в театре. Одну из них, именно "Кострому", 22-го Мелик играл у меня. Обнимаю Вас и приветствую, это написано блестяще! Как хорош финал - здравствуйте, граждане костромские, славные! Знайте, что (...), несмотря на утомление и мрак, я мертрывно слежу за "Мининым" и делаю все для проведения оперы на сцену.
О деталях я Вам сейчас не пишу, потому что эти детали прохождения оперы сейчас будут так или иначе меняться, и я буду информировать Вас по мере того, как они будут устанавливаться прочно.
Но повторяю основное: Помните, что для оперы делается все, чтобы она пошла на сцену".
Но положение М. А. Булгакова в это время крайне неустойчивое. 7 апреля Е. С. записывает: "Звонок из ЦК. Ангаров просит М. А. приехать. Поехал. Разговор был, по словах М. А., по полной безрезультатности. М. А рассказывал о том, что проделали с "Пушкиным", а Ангаров отвечал в таком плане, что он хочет указать М. А. правильную стезю.
Говоря о "Минине", сказал: - Почему вы не любите русский народ? - и добавил, что поляки очень красивые в либретто.
Самого главного не было сказано в разговоре - что М. А. смотрит на свое положение безнадежно, что его задавили, что его хотят заставить писать так, как он не будет писать.
Обо всем этом, вероятно, придется писать в ЦК. Что-то надо предпринять, выхода нет" (Дневник, с. 138).
А 19 апреля арестовали директора Большого театра В. И. Мутных, благосклонно относившегося к Булгакову и его творчеству. Естественно, "в Большом театре волнение", волнение и беспокойство и у Булгаковых.
Арестован Ягода, в газетах и на собраниях ругают Киршона, Афиногенова, Литовского, Крючкова.
9 мая Е. С. Булгакова, рассказав о разговоре М. А. с Керженцевым, записала: "...Про Минина" сказал, что он его не читал еще, пусть Большой театр даст ему. "Минин" написан чуть ли не год назад, и уже музыка давно написана! Словом - чепуха" (Дневник, с. 144).
Но в это время возникла идея поставить "Жизнь за даря", почти предложили Булгакову писать новое либретто на музыку Глинки. "Это после того, как М. А. написал "Минина"!!! Это восклицание в "Дневнике" Е. С. Булгаковой как бы предвещает печальный конец и этого начинания.