– Наверное, за то, что могу сотворить что-то глупое и не подумать о последствиях… – призналась она, грустно улыбнувшись. – И за страх покинуть Олимп.
– А есть повод его покидать? – говорю так, будто ничего не знаю.
– Хм, – задумчиво пожала плечами. – Может, и есть.
Я оглядел её. На коленях и запястьях синяки. И, если вспомнить, как при каждой нашей встрече её тело всё больше окутывалась тканями, всё внезапно станет ясно.
– Кто гнобит тебя? – спросил я.
– Это не твоё дело, – опустила глаза.
– Разве? Я – единственный, с кем ты разговариваешь в последнее время. Почему я не могу помочь тебе? По-дружески.
– Не бери на себя слишком много. У меня и без тебя полно тех, кому я могу довериться.
Голос её стал холоднее. Она прекратила бинтовать моё лицо, небрежно откинув бинты в сторону и, встав с колен, отошла к окну, откуда с рамы свисала золотая сеть, а упрекающие в распутстве надписи мешали в полной мере насладиться крутым горным склоном, где жили боги Олимпа.
– Не дерись больше, – напоследок сказала Афродита, и вскоре я ушёл.
Афродита неподвижно лежала на кровати и, не моргая, глядела в освещённый тусклой лампой потолок. За окном ей желали смерти. Дом и Иггдрасиль были единственными местами, где она могла спрятаться от внешнего мира. Но даже в родном доме её порой настигали – как в тот раз, когда сковали их с Аресом сетью, что сейчас висит на оконной раме, и насмехались, собрав весь Олимп.
– Я начинаю влюбляться в тебя? Или продолжаю любить его? – думала она вслух. – А за что в тебя влюбляться? Грустный мальчик – грустный, от самого факта своего существования. Глупый и не познавший жизни. Но ты продолжаешь разговаривать со мной, когда все отвернулись. И, в отличие от него, ты делаешь это искренне…
Мать уже спала, вразвалку валяясь на диване и пуская слюну в подушку. Платье её валялось на полу, а около него – пустая бутылка цитрусовой настойки. Под дверью лежала записка: «Твоё место занял Осирис. Возвращайся, когда научишься контролировать себя». Меня это не задело. Сейчас на меня давит что-то совсем другое.
Я накрыл мать пледом и безжизненно рухнул на диван напротив.
Такая глупая ссора. Беспричинная и скомканная, как будто она давно хотела отогнать меня от себя, но повод дался лишь сейчас. Исчезновение доверительных отношений стоило пары минут.
– Я хочу уехать, – сказал я спящей матери. Она храпнула в ответ.
Дело не в Афродите. Я даже не могу сказать, что испытываю к ней симпатию. Или могу? Вряд ли. Как можно влюбиться за несколько встреч? Любовь с первого взгляда? Бред. Я не верю в это.
Но именно Афродита дала мне понять всю ничтожность Иггдрасиля. Узнав об одном лишь понятии времени и увидев асгардское небо, я понял, что хочу жить в этих же временных рамках и видеть такое же небо. Может, когда я начну жить во временных рамках и научусь считать года, я встречусь с ней через много веков и действительно влюблюсь. Но не сейчас.
День 8.
Решение было принято небыстро. Судя по часам, я неподвижно провалялся на диване четыре дня. Но на пятый – когда маленькая стрелка часов глядела на восьмёрку – я приоткрыл дверь в Олимп, сойдя с ветвей к горе. И впрямь, утро. Солнце, возвышающееся над горой, ненадолго ослепило меня. Незаметно проскочив мимо задир-богов, я прокрался к дому Афродиты. Постучался. Вошёл.
– Афродита! – крикнул я, пройдя по коридору.
У стены стоят чемоданы, а из ванной комнаты доносится шум фена.
– Анубис? – она высунула из-за двери мокрую голову и заулыбалась, как ребёнок. – Привет! А ты чего такой нарядный? И… с чемоданом?
– Переезжаю.
И мы разговорились, как раньше. Хотя и говорить было не о чем, мы проболтали незаметно пролетевшие два часа. Как выяснилось, оба мы много времени провели на диване, и, словно синхронно, внезапно спохватились, решив покинуть неугодные нам миры.
Вместе мы сошли к Иггдрасилю, но путь держали к совсем разным дверям. Афродите был по душе спокойный светлый мирок, похожий на бесконечную деревню, что вечно освещена солнцем и украшена радугой. Проход в этот мир находился в низах Иггдрасиля – точно не там, где остановился я. Мой путь начинался через Асгард, откуда позже я перешёл в Чистилище…
––
Но эмоции настолько овладели мной в момент переезда, что я забыл о главном. С матерью я даже не попрощался. Однажды, она пришла с работы – а мой след простыл. И всё, что у меня осталось, это её фотография, на которую я каждый раз, как первый, смотрел и думал, как она там… Вероятно, она продолжает жить вне времени и по-прежнему думает, что я ненадолго отлучился и совсем скоро вернусь. А вот Орёл наверняка не живёт в обмане. Он знает о времени и моём побеге. И уж точно знает, где я нахожусь и чем занимаюсь. Орёл точно не скучает. К чувствам он не расположен, увы.