— А теперь?
— А теперь переходим к алфавитному порядку, — ответил Букс. — Последовательно, шаг за шагом, агент Браун. Только так.
И снова доктор Саунд прислушался, отклонившись назад. Он ждал, но все было спокойно. Если не считать архивариусов, директор находился в подвале один.
Пора было идти.
Рука его коснулась нагрудного кармана сюртука, куда он спрятал ключи. Убедившись, что они на месте, доктор Саунд несколько раз повернул внутренние вентили. С ровным шипением тяжелый железный люк закрылся, оставив его наедине с низким гулом, мягким голубым освещением и всем тем, что таилось в Запретной Зоне министерства.
Глава 24,
в которой наш лихой дуэт немного охотится и выясняет, какой спорт в Обществе Феникса любят больше всего
Внизу, на мраморном полу атриума, снова собирались люди, принимавшие участие во вчерашних безумствах. По сравнению с тем, какими Элиза видела их вчера, сегодня они выглядели совсем иначе. Накануне голые и похотливые представители Общества Феникса и кандидаты в него вели себя похлеще, чем герои кабацких песен, неприличных куплетов и представлений в мюзик-холле. Теперь же, при свете нового дня, все они вернулись к своим напыщенным личинам: прошлый вечер — уже отдаленные воспоминания, а еще лучше его просто забыть. Еще одно качество, которое было так свойственно английской аристократии и которое Элиза со своей новозеландской чувствительностью совершенно не выносила, — высокомерие.
Она уже видела, как пагубно оно влияет на людей, стоявших сейчас внизу. Министерство, несмотря на все свои обещания королеве и стране, было великим уравнителем. Гарри верил, что они являются адвокатами для людей, не имеющих своего голоса. С этим убеждением он и умер. И, если до этого дойдет, та же участь ожидает и ее.
Слуги также были одеты для охоты, и Элиза задумалась, в какие секреты могут быть посвящены они. Все слуги стояли с каменными лицами вдоль коридора, словно бесстрастные статуи.
Когда Дивейн посмотрел на нее с нескрываемой похотью на лице, она сладко улыбнулась. Даже несмотря на все великолепие просыпающегося нового дня, этот человек вызывал у нее тревожную дрожь. Его несчастная жена тоже подняла голову, хотя взгляд ее был таким же тусклым и отрешенным, как у слуг. Другие дамы щебетали, словно стая потревоженных птиц, но Оливия Дивейн стояла особняком. Она крепко сжимала свои руки, как будто это могло как-то поддержать ее. Элизе был знаком этот жест, полный беспомощной безысходности.
— Боже правый, Сент-Джонс! — крикнул Бартоломью. — Почему ваша жена одета для охоты? Большинство женщин проводят этот день за другими занятиями — вышиванием и тому подобным.
Вероятно, это было к лучшему, что Веллингтон выставил ее в роли немой, потому что ей пришлось прикусить язык, чтобы не наговорить в ответ всяких колкостей. Ее «супруг» подождал, пока они минуют лестничную площадку особняка, прежде чем с напыщенным видом ответить ему в гораздо более цивилизованном тоне:
— Миссис Сент-Джонс также является моим камердинером. Ей нравится заботиться о моих нуждах, но, благодаря своему физическому недостатку, она заслуживает большего доверия, чем обычный слуга.
Челюсти Элизы сжались, и она один раз топнула по полу.
Глаза Бартоломью вспыхнули.
— О, мне нравится ваш стиль, старина. Сегодня вы должны быть в моей компании.
Затем он затянулся сигаретой и, повернувшись к своей жене с разочарованием на лице, столь же очевидным, как лазурная голубизна неба за окнами, выдохнул дым прямо в глаза бедной женщине.
— Видишь, Оливия, ты должна учиться у жены Сент-Джонса. Осваивай это искусство — или хотя бы просто научись лишний раз не открывать рот.
Если Оливию и можно было в чем-то обвинить, то только не в том, что она болтушка. Когда мужчины отошли в сторону, Элиза протянула руку и легонько коснулась плеча этой несчастной. То был жест женской солидарности, от которого Элизе на самом деле следовало бы воздержаться, но она почувствовала, как женщина от этого прикосновения вздрогнула.
По крайней мере, когда муж будет на охоте, Оливию на некоторое время оставят в покое. Элиза знала, что, будь она на ее месте, то уже давно бы не выдержала и надломилась. Точнее, надломилась бы шея Дивейна, и это стало бы полным разрывом в буквальном смысле этого слова.