Лилиан часто пыталась представить: что сказали бы о ее жизни родители, не спи они мирным сном на респектабельном кладбище Объединения общин. Не бог весть что, не лучше и не хуже той жизни, какую они старались ей дать. Зато она и Кадиш произвели на свет чудесного сына, высокого, красивого, умного, в десять раз более независимого, чем она. И если, проходя мимо, Кадиш останавливался у могил покойных родственников жены далеко не всегда, то не было зятя, который так много времени проводил бы поблизости от них. «Что это за корни? – ворчали они, когда она стала встречаться с Кадишем. – Что за прошлое?» Они дули в эту дуду до бесконечности, а Лилиан возражала: прошлое, которое их смущает, вовсе не Кадиша.
Проведя столько лет в мире страхования, Лилиан уверовала в статистику. Разумеется, случиться может что угодно и с кем угодно, но, если не хочешь, чтобы твою машину угнали, есть кварталы, где ее лучше не парковать. При этом Лилиан оставляла место для возможностей. Когда в молодые годы Кадиш стал приударять за ней, покорил он ее именно своим честолюбием. Мало того, что его мечты не знали границ, он обращал в свою веру и Лилиан. И со времени их первого свидания Кадиш всегда говорил «мы». Во всех его мечтах она была рядом. Лилиан терпеть не могла фотографий светских дам, этаких серых мышек, заполнявших страницы женских журналов: сидят в уголке дивана, скрестив ножки, рядом сытым котом улыбается в объектив муж, сам себя шире, будто слишком близко подошел к камере. Жизнерадостные интервью этих дам бесили Лилиан. Какими, мол, чудесными были трудные годы! У Лилиан имелось на этот счет свое мнение: выдающийся успех и прекрасные достижения приходят к тому, кто совершает ошибки и творит безрассудства, кто эгоистичен и в случае чего готов рискнуть не только собой. Ты успешен – значит, у тебя были лучшие стартовые условия либо тебе просто повезло. Прожив с Кадишем столько лет, сколько и без него, в глубине души Лилиан продолжала верить: он пробьется. И то правда, во что превратится ее жизнь, перестань она в него верить?
Стоило ей с кем-то подружиться, как ей в порыве откровенности задавали один и тот же вопрос: почему она вышла за него замуж? (Лилиан, кстати, тайком нашла раввина – благословить их союз, – которому фамилия Познань была незнакома.) На этот вопрос она всегда отвечала вопросом: о чем вы спросили бы меня, если бы его мечты сбылись?
И даже при том, что из-за смены режима у нее буквально раскалывалась голова, в это нелегкое время она любила его еще крепче.
– Мои услуги им пока не требуются, – говорил Кадиш, – но едва они почувствуют себя настолько в безопасности, что смогут назвать свои фамилии, пусть и шепотом, меня завалят работой. Это правительство смотрит на вещи раз в пятьдесят шире, чем прежнее, и цивилизованный класс сплотится вокруг него. Чтобы примкнуть к нему, люди будут готовы заплатить мне столько же и в пятьдесят раз больше.
– Надеюсь, ты прав, – соглашалась она.
– Когда по ночам станет спокойнее, я выполню заказ доктора – тогда посмотришь, сколько денег я принесу. На их стыде я сколочу целое состояние.
Он стоял на пороге новой жизни и вел себя соответственно. В последние недели Лилиан, приходя домой, видела, что Кадиш побывал и в овощной, и в мясной лавках. Она открывала дверь – в корзиночке поверх салфетки лежали португальские сдобы. Кадиша она находила в кухне, на столе стоял захватанный жирными пальцами бокал вермута, а сам Кадиш колдовал над сковородой с длинной ручкой, переворачивал крокеты. Он даже самостоятельно разморозил холодильник. На Кадиша было не нарадоваться, он расточал комплименты и поцелуи и хоть и продолжал смотреть часами футбол, но смотрел, не распластавшись трупом на диване, а сидя, подавшись поближе к телевизору, что-то мурлыча себе под нос и пошучивая.
Лилиан несколько смущало, что общество сына радовало ее ничуть не меньше. Приятно было видеть, что Пато вырос не совсем уж бесчувственным. В это непростое время он и впрямь стал прислушиваться к матери. Старался не приходить домой поздно, не говорить долго по телефону. По утрам поднимался рано, как все порядочные люди, шел в магазин за свежей выпечкой. Поспевал к семейному ужину и не слишком цеплялся к отцу, а тот не слишком цеплялся к сыну. Чтобы не разочаровываться, никаких радужных надежд Лилиан не питала, но если забыть о финансовых тисках, из-за которых над ними висела угроза оказаться на улице, о политическом бардаке, из-за которого им приходилось сидеть взаперти, это был один из лучших периодов в их жизни. Притом что долги, угрозы и все беды навалились скопом, Лилиан стала видеть и светлую сторону. Крыша над головой есть. Еда на столе есть, вокруг стола – ее семья. Худо-бедно, а все не так плохо. А если тревога и накатывала, то лишь вот по какому поводу: зачем она потратилась на новую дверь?