– Когда они были живые, вы с ними лежали, – заметил Гарри. – А в смерти прильнуть к ним не хотите?
Хоть и не сразу, но пришли к соглашению. Ближе к концу кладбища надо построить стену, подобную той, что шла по периметру, – и открыть второе кладбище, по сути, продолжение первого, то есть технически да, но алахически – нет, а ведь именно по Алахе[2] евреи решают все свои проблемы.
Кладбищенская стена поднималась всего на два метра – своего рода функциональный барьер, призванный отгородить священное место. В Буэнос-Айресе к смерти относятся серьезно, и появление еврейского кладбища означало: евреев приняли, да еще на таком уровне, о котором Объединение общин могло только мечтать. И в дизайне кладбища им хотелось показать, что у них полегчало на душе.
Но то, что сегодня ты свой, не значит, что так будет всегда, и не думать о черном дне евреи Буэнос-Айреса не могли. Над скромной стеной они возвели двухметровую ограду из кованого железа, каждый стержень с геральдической лилией. Все эти пики и острия высотой в четыре метра придали стене вид пугающий и непреодолимый: только сунься – и порвешь штаны. Объединение общин позволило себе лишь один намек на величие – вход обрамили колоннами, накрыли его куполом. Так они достигли согласия с внешним миром – теперь оставалось найти общий язык со своими.
Члены правления двух организаций наблюдали за тем, как возводится новая стена. Раввин из западного толка синагоги Освободителя[3] присутствовать отказался. Вдоль стены нервно вышагивал молодой раввин, представитель старой школы, он следил за тем, чтобы все прошло как подобает, и пребывал в ужасе от того, что ему нужно что-то решать.
Когда раствор засох, начальство Объединения общин вернулось – следить за установкой ограды. И с изумлением обнаружило, что к ним присоединяют сутенеров. Такая картина не снилась добропорядочным евреям и в страшном сне. Перед ними стояли знаменитые мордовороты из Благоволения, в том числе громила Хецци Два Ножа, Кокос Бернштейн и Хаим-Моше Одноглазый Вайс. Над Талмудом Гарри нависал легендарный верзила Шломо Главарь.
– Стена и так высокая, – заявил Талмуд Гарри. – Ставить ограду – это уже перебор, это оскорбление. – Но евреи из Объединения общин ничего оскорбительного в возведении ограды не видели: по их мнению, она будет прекрасно сочетаться с кладбищенской оградой. В воздухе запахло грозой. Никаких объяснений не требовалось. Гарри просто указал на стену и добавил: – Уже разделились, выше некуда.
У добропорядочных вытянулись лица. Они повернулись к раввину, но чем он мог им помочь? Двухметровая стена и впрямь выполняла свое назначение – отделить одно от другого, – и она бы вполне сгодилась как мехица[4] для сукки[5] или как выгородка для бешеного быка.
Пока обсуждались мелкие закавыки, Талмуд Гарри едва заметно подал знак головой. Рука Двух Ножей, известного своим буйным нравом, потянулась к карману, Шломо Главарь сжал правую руку в увесистый кулак. Все это не ускользнуло от внимания Фейгенблюма, первого президента Объединения общин и отца второго. Самое время объявить, решил он, что молодой раввин все одобрил и давайте на этом остановимся. И добропорядочные быстро ретировались.
Сутенеры не хотели быть евреями второго сорта – как и их братья, пожелавшие отгородиться от них стеной. Делая фасад своего кладбища, они повторили – только на метр выше – грандиозный куполообразный вход, что встречал скорбящих у ворот кладбища Объединения общин.
Слава богу, все обошлось. В итоге Талмуд Гарри спокойно перешел в мир иной, к счастью не видя, как его сыновья, оба адвокаты, принимали Кадиша в гостиных своих больших домов, намереваясь скрыть следы своего происхождения. Так же поступили и дочь Одноглазого, и сын Хени Немой. Между тем все, чем эти детки теперь располагали, было завоевано и оплачено методами, какими славилась Община Благоволения.
Обязанность прочистить Кадишу мозги взяла на себя Лайла Финкель, чья мама, Бриня Вагина, по слухам, была проницательного ума и к тому же обладала мохнаткой из чистого золота.
– Втяни воздух поглубже, – велела она Кадишу. Он втянул. – Чем-то пахнет? – спросила она. Кадиш согласился: что-то есть. – Так пахнут большие деньги, Познань. Сейчас пора нашего процветания, такого никогда раньше не было.
Это был звездный час Эвиты[6], освобожденных рабочих, знаменитых безрубашечников[7]. При Пероне открывались фабрики и заводы, и Лайла нарисовала Кадишу такую картину: средний класс на подъеме, а вместе с ним и евреи. И Кадиш, как и они, должен смотреть вперед. К черту остатки убогого прошлого – скоро его вообще предадут забвению. Но Кадиша одолевали сомнения, и терпение Лайлы начало иссякать.
2
Алаха – совокупность законов и установлений иудаизма, регламентирующих религиозную, семейную и общественную жизнь верующих евреев.
3
Имеется в виду Хосе де Сан-Мартин (1778–1850) – национальный герой Аргентины, освободил территории Аргентины, Чили и Перу от испанского господства.
7
Так представители аргентинской элиты называли происходивших в основном из социальных низов сторонников Хуана Перона, президента в 1946–1955 и 1973–1974 гг.