Он ворошил последнюю книгу палкой вантуза, как угольки в камине, и вдруг, едва его не опрокинув, в ванную ворвалась струя свежего воздуха: это распахнулась дверь. Пытаясь понять, в чем дело, Кадиш поднял голову, и взгляд его упал на зеркало, в котором просматривалась часть коридора. В воздухе плавала дымка, зеркало затянулось туманом. В ванной все еще мерцали последние угольки, Кадиш напряг зрение – и из дымки возникло лицо, но чье – непонятно. Впрочем, если вглядеться пристальнее, попытаться догадаться, что же это за призрачное видение, можно было узнать, кто это. Видение выдавал нос. Теперь – один на все семейство.
Последняя книжка не успела сгореть. Ей только предстояло заняться. Но Пато уже подскочил к отцу, одной рукой – чтобы не упасть – ухватился за край ванны, другой выдернул книгу и бросил на пол. Она зашипела, в воздух взлетел снопик искр. Пато обжег пальцы, сунул их в рот.
– Не надо, – сказал Кадиш. Протянул руку к крану, включил воду. – Давай сюда, – указал он: кран закрывали дым и пар. – А лучше – на кухню, в холодильнике должен быть лед.
Пато уже вытащил руку изо рта и теперь смотрел на кончики пальцев: не появятся ли пузыри. Потом опустил руку и посмотрел на отца. Сколько раз Пато бежал по коридору, чтобы опередить отца по дороге в ванную – единственную комнату в их квартире, где можно запереться. Сколько раз Пато опасался, что Кадиш – как минуту назад сам Пато – ворвется в эту дверь. Такое случалось. Кадиш в ярости пытался высадить дверь плечом, на двери остались трещины. Сейчас роли поменялись, но до такого бешенства Кадиш не доходил. Да, он колотил в дверь, дверь трещала, но проникнуть в ванную ему ни разу не удалось.
Пато пришла в голову та же мысль – роли поменялись, и он вдруг понял, почему Кадиш не доводил дело до конца. Он гнался за сыном, но это была имитация погони, он пытался выломать дверь, но не выламывал ее. Ворваться в ванную Кадишу не очень-то и хотелось.
От этих мыслей на душе у Пато заскребли кошки, и, взмахнув обожженной рукой, он заехал отцу прямо в новехонький нос. Нос не сломался – Мазурски сделал свою работу на славу, основание могучей кости не тронул.
Шея у Кадиша была бычья, она амортизировала удар, так что и череп не треснул, мозги не выскочили. Челюсть у него была массивная, нос, как мы знаем, всем носам нос, голова – настоящее пушечное ядро. Поэтому вышел не нокаут, а всего лишь нокдаун. Кадиш медленно поднялся, помотал головой, подошел к зеркалу, глянул на себя. Но хлопья сажи, дым, к тому же у Кадиша от удара помутилось в глазах – и ничего, кроме какой-то тени, он не увидел. Пато смотрел на руку: выступят пузыри или нет? А Кадиш – он же только что оправился после операции – думал: неужели под глазами снова появятся черные круги?
– Лучше бы мне врезал кто-то другой, – сказал Кадиш. – При потасовке на футбольном поле, либо при разборке с твоей шайкой-лейкой. С другой стороны, неплохо, что меня шарахнул ты: выходит, не такой уж ты маменькин сынок. В этом мире надо уметь за себя постоять.
– У нас с тобой ничего общего, и так было всегда. А значит, мне пора тебя официально освободить от себя, – сказал Пато. – Сделаем вид, что меня вообще не было. И пойдем каждый своей дорогой. У меня не будет отца, у тебя не будет сына.
– Хочешь, чтобы я для тебя умер? Ты ведь это предлагаешь? Но так не бывает. – Кадиш легонько потрепал сына по щеке. – Многие сыновья попадают в затруднительное положение, ты – не первый. И вот что я тебе скажу: есть вещи, которые легко не даются.
– Ты-то что знаешь про отношения отца и сына? Откуда тебе это знать?
– Еще как знаю, – парировал Кадиш. – Я никогда не видел отца, ничего о нем не знаю, вот почему я в этом вопросе дока. И я тебе так скажу: расплеваться с отцом – непросто.
– Ну, ты всегда все знаешь, – сказал Пато. – Если ненависть накопится, найдется, куда ее направить. Чему-чему, а этому я у тебя научился.
– Вот и отлично, – сказал Кадиш, словно принимая условия сделки.
Пато хотел было поднять книгу, тлевшую на полу. Разжал обожженную руку, снова сжал. Потом посмотрел прямо на отца – в его взгляде сквозило разочарование.