Прежде чем налить себе выпить, Кадиш позвонил на работу Лилиан. Собственно, это был вечер, о котором Кадиш иногда мечтал: он честно потрудился, в кармане золото, сын дома, спасен от возможных неприятностей отцом. То есть Кадиш сегодня герой. Скоро вернется жена. Он извлечет сына из комнаты, достанет из карманов сокровище. Кадиш стиснул платки в карманах и тут же решил сделать из золота кольцо для Лилиан.
Лилиан ответила на его звонок, голос у нее тоже был радостный. Она как раз закрывала контору, складывала вещи в сумку. Она была слегка под хмельком, отлично поужинала. Ее труды тоже не остались незамеченными. Густаво наконец-то повысил ей зарплату!
Тут Кадиш поделился с ней новостями. Причем преподнес их так, как того требовала Лилиан. Кадиш сказал:
– Пато в полном порядке. Он дома, со мной. У себя в комнате, все хорошо.
Сообщив, что ребенок здоров и никакая опасность ему не угрожает, Кадиш рассказал о звонке Пато из полицейского участка, откуда они только что вернулись. Он представил все в шутливых тонах так, будто рассказывал анекдот, над которым не посмеется разве что последний зануда. Когда он замолчал, Лилиан сказала:
– Спасибо. – И тут же несколько раз повторила то, о чем ей следовало бы попросить еще в день переворота. – Не выпускай его из дома. Я скоро буду.
– Сяду на него верхом, если понадобится.
– Вот и прекрасно, – сказала Лилиан.
Удостоверение Пато лежало у Кадиша в заднем кармане, и он не сомневался, что, пока впечатления свежи, выйти из дома без документов Пато не решится.
Времени оставалось не так много. Кадиш хотел все представить Лилиан в лучшем виде, ну и поговорить с Пато по-отцовски. Пусть парень объяснится, чтобы Кадишу было что сказать Лилиан, когда она вернется. Кадиш – окрыленный своими успехами, успехами жены – не хотел опускать глаза, когда она попросит рассказать обо всем в подробностях. Не хотел говорить жене «я не знаю». Поэтому он без стука вошел в комнату Пато и потребовал, чтобы сын – тот, скрестив ноги, сидел на кровати – воздал ему должное.
– По крайней мере, мог бы сказать «спасибо», – предложил Кадиш.
Этого хватило бы, чтобы восстановить отношения, забыть, что Кадиш устроил костер из книг Пато, а Пато двинул отца по носу. Вот только это Кадиш сейчас ворвался к сыну, навис над ним. Это Кадиш неторопливо разминал свою покрасневшую и распухшую руку. Весы наконец выровнялись.
– Это моя комната, – буркнул Пато.
– По крайности, мог бы сказать «спасибо».
Его слова прозвучали как угроза. Кадиш и не думал угрожать, но, услышав, как воинственно звучит его голос, отступать не стал. Подвинулся ближе и злобно повторил:
– По крайней мере.
Отец и сын – друг против друга. Пато явно отказывался признавать за отцом власть, а Кадиш был настроен решительно – он требовал капитуляции. Сын должен уступить.
Пато натянул наушники, поставил на пластинку иглу. Включил аппаратуру, что стояла в изножье кровати, и закрыл глаза. Как можно так не уважать родного отца?
Кадиш выдернул шнур от наушников.
Пато поднялся с постели.
– Чего ты от меня хочешь?
– Чего я хочу? – сказал Кадиш. – Уважения.
– Его надо заслужить.
– Я твой отец. И ничего заслуживать не должен. Вот так вот!
Кадиш потянулся к наушникам. Слушает Пато или нет – все равно это наглость!
Пато сам снял наушники, бросил их на кровать.
– Пожалуйста, – сказал он.
– Что «пожалуйста»? – не понял Кадиш.
– Ну, снял я наушники. Выполнил твою просьбу. Больше ничего.
После долгой паузы Кадиш переспросил:
– Больше ничего?
Он опять не нашелся что ответить, просто повторил слова сына.
Пато огорченно покачал головой. Выказать снисхождение – это он умел.
– Хочешь знать, чего я от тебя хочу? Какие у меня к тебе претензии? Пожалуйста, могу списком: с меня хватит грубости и наглого поведения. Хватит сомнительных дружков, не хочу, чтоб ты шлялся где ни попадя. Не знаю, за что тебя загребли, но этому пора положить конец. Со всем, во что ты вляпался, надо завязывать. Сейчас не те времена.
Безусловно, чистая и тихая камера нагнала на Пато страха. Он был счастлив, что вернулся в свою комнату, что сейчас придет мама. Он был счастлив и оттого, что отец вызволил его из беды, хотя ни за что никому об этом не скажет. В ответ он закричал, и, хотя голос у него был вполне мужской, кипятился он по-мальчишески:
– Я ничего плохого не сделал. Ничего такого не сделал. Вообще ничего не сделал.
– Вообще ничего? Тебя упекли за «вообще ничего»? За «вообще ничего» упрятали в камеру так, что мне пришлось тащиться за тобой через весь город?