– Я вообще ни хрена не сделал, – повторил Пато. – Нас туда завезли просто так.
– Не ври мне, – сказал Кадиш.
При этих словах Пато прижал ладони к вискам, у него начиналась истерика.
– Иди на хрен! – сказал он отцу. – Мы ничего не сделали.
– А-а, теперь оказывается «мы»! И все как один – невинные овечки? Я хочу знать, за что тебя загребли, до того, как вернется мама.
– Иди на хрен! – повторил Пато. – Если я и преступал закон, то только когда работал на твоих шлюх.
– Прикуси язык! – сказал Кадиш. – У себя дома я такого не потерплю.
Диалог старый, как сама жизнь, слова нужны, только чтобы разговор не иссяк. Вечный конфликт отцов и детей. Пато раскачивался взад-вперед. На каждую угрозу отца он выпаливал «иди на хрен!». Вот тебе и «спасибо», вот чем оно обернулось! Тем не менее Кадиш хотел знать, что же такого Пато натворил, и накинулся на сына с удвоенной энергией.
– Неважно, нарушил ты что-то или не нарушил, – сказал он. – Никто тебя не обвиняет. Просто скажи – что ты сделал?
Наезд оказался не лучшей стратегией. Откуда Кадишу было знать, что Пато просто нечего ответить?
У обоих вздулись жилы на лбу. Оба стиснули зубы. И, словно собираясь бодаться, уперлись в пол. Стояли грудь в грудь. Понимали, что, если дойдет до драки, им не собрать костей, и нашли выход. Выкрикивали первые пришедшие на ум слова, но вкладывали в них всю свою злость. Какие только аргументы – по линии общественной, культурной и высоко гуманитарной – не пускали в ход. В сердцах норовя уязвить друг друга посильнее, резали правду-матку.
Тщательно выговаривая слова, вкладывая в них весь свой пыл, Пато сказал: «Иди на хрен!» Сказал с расстановкой и, словно дразня отца, повторил: «Иди на хрен!» И добавил: «Хоть бы ты сдох!»
При этих словах Кадиш, его отец, отшатнулся. Сколько может терпеть человек, который делает все, что в его силах, но в глазах сына все делает не так? На глаза Кадиша навернулись слезы. Не хватало еще расплакаться. «Иди на хрен, хоть бы ты сдох!» Ему уже приходилось это слышать. Но сейчас и тон, и интонация били в точку, попали в цель. Он понял: так оно и есть.
Услышал и принял. Слова сына будто проехались по нему катком, уязвили, потрясли до основания – и он вернул их сыну. Швырнул ему в лицо.
– Сам иди на хрен, – сказал Кадиш. И еще раз, со всей своей силой, со всей своей болью: – Иди на хрен. Лучше бы ты вообще не родился!
Так он сказал. Минуту оба стояли молча.
Они еще не осознали смысл сказанного, проклятие еще не отзвучало, как явственно послышался стук в дверь.
Кадиш пошел открывать. И его пожелание исполнилось.
Миг – и его сын словно бы и не родился.
Часть вторая
Глава семнадцатая
Мужчина в элегантном сером костюме вышел из комнаты во тьму коридора, под мышкой он нес книгу. За ним следовал второй, этот нес в каждой руке по книге – так носят гантели. Еще двое вывели из комнаты Пато, сына Кадиша, он шел между ними. Они держали его за локти, выломали ему руки. Выходя из комнаты, Пато улыбнулся отцу, тот так и стоял, не шелохнувшись, непонятно зачем придерживая тяжелую дверь. Пато сказал отцу: «Надо же закончить так неудачно!» При этом мужчины сдавили локти Пато еще сильнее, так что его руки взлетели вверх. Шли они не спеша, Кадиш все отчетливо слышал. Вот распахнулись дверцы лифта, в темноте – никто не включил свет в коридоре – загудел старый мотор. Дверцы снова сошлись, шестеренки вошли в зацепление, что-то щелкнуло, и лифт пошел вниз, увозя пятерых мужчин. Кадиш закрыл за ними дверь, повернул торчавший в центре ключ.
На первом – костюм с широкими лацканами. На втором – между рубашкой и пиджаком ветровка, ее почти не видно, но Кадиш различил нейлон красно-черного цвета. Цвета «Ньюэллс»[33]. Сам Кадиш болел за «Бока хуниорс».
Кадиш читал мало, но мужчина в ветровке тоже вряд ли был большой книгочей. Книги он нес все равно как кирпичи – так, будто в них один голый вес. У книги, что ближе к Кадишу, на обложке была картинка. Что это за книга, он не знал, и обложку, и фотографию он опознает позже, когда увидит книгу, тоже в переводе на испанский, на полке у знакомого аргентинца, живущего в Иерусалиме, десять лет спустя. И прервется на полуслове, все вспомнит и попросит разрешения сесть.
Нет нужды повторять: эти книги, как, собственно говоря, все книги в их квартире, принадлежали Пато. Кадиш и Лилиан отдавали предпочтение телевизору.
Лилиан Познань пыталась отвести беду. Она пошла и купила дверь. И вовсе не потому, что хотела отгородиться от мира, а потому, что хотела сохранить свой мирок. Она беспокоилась за сына.