13 процентов на страховку, 24 — подоходный, 8…
Она все считала и считала — получалось около 140 процентов!
Они отдавали государству больше, чем зарабатывали. В конце концов оказалось, что они — нищие.
— Что мы купили за всю жизнь? — жаловалась Сельма — этот замок, башня которого всё время падает? Табун лошадей? Яхту, которая уже текла, этот «Порш» и дачу у моря, которую продувают ветры? Ты купил дачу?
— Я не купил ещё дома, — ответил он.
— Что же ты делал с деньгами? — удивилась она, — у вас такие низкие налоги. Где все твои деньги?!!
— Истратил на сыр, — сказал он…
Затем налил себе коньяку.
— Конечно, жизнь — это цирк, — сказал Оскар, — но почему это одни все время ходят по проволоке, а другие — по ковру?
— Эквилибристка я, а не ты, — сказала Сельма. — Это я всю жизнь ношусь по проволоке. Потому что все твои тюрьмы не стоят одного моего мужа. Ты хотя бы из тюрьмы выходил. Я — нет. Поэтому я эквилибристка, Оскар, я!
— Почему ты за него вышла, Сарра?
— Я Сельма, Оскар, Сельма, я тебе уже говорила.
— Прости, я не могу слышать это имя. Я сидел в лагере почти с таким же названием. И потом, там, на дюнах, что я тебе кричал — Сельма или Сарра?
— Он ещё помнит эти дюны, — вздохнула она.
— Я не помню, я там живу! Ты забыла, я приехал из Риги.
Я живу в Риге!
— И поэтому ты стал Оскаром?
— Радость моя — я же живу среди латышей — по — твоему я мог оставаться Пейсахом? Мы в рабстве, а ты — на свободе!
— Оставь меня в покое — он называл меня Сельмой — я стала Сельмой. Я за него вышла потому, что он порядочный и честный.
— Откуда ты все это узнала? Он все время молчит.
— Оскар, мы в Дании, тут все молчат. Мы все узнаём по молчанию.
Чтобы узнать человека, надо с ним помолчать. У вас съесть пуд соли, выпить цистерну коньяку, у нас — помолчать. Вот ты всё время болтаешь, и мой муж до сих пор не может понять, кто ты.
— Как ты можешь понять, что он не может понять? — спросил Оскар, — Он с тобой говорит?
— Молчание, — объяснила Сельма, — молчание — разное! Ты не заметил, как молчит мой муж и как молчат мои дети?
— Не совсем, — сказал Оскар.
— Дети молчат возвышенно, — продолжала она, — поэтично, восторженно, он — пусто, холодно, бездушно, за его молчанием ничего не стоит. Она поднялась: — И всё. Пошли. Уже обед! Не надо опаздывать на обед…
— Опять, — Оскар испугался, — каждый день обед?! Сарра, прости меня, я не пойду. Я б лучше спустился в шахту. Это легче. Сидеть два часа, рассказывать анекдоты, смешить — и получать за это молчание, пусть даже возвышенное. Это хуже пощёчины. Я не пойду!
— Как хочешь. Кристен приготовил суп из лосося. Он обидится и перестанет с тобой разговаривать…
Оскар сидел и молча хлебал лососевый суп…
— Скажи «вкусно», — шепнула Сельма, — ты видишь, Кристен спрашивает. Скажи «вкусно»…
— Вкусно, — криво улыбнулся Оскар.
Кристен вытер салфеткой губы.
— Он тебя благодарит, — объяснила Сельма, — спроси, как он его готовит.
— Как вы его готовите? — спросил Оскар.
Кристен достал огромную сигару, осторожно зажег её и задымил, любовно глядя на Оскара. Он дымил минут семь.
— Ты понял? — спросила Сельма.
— Да, да, конечно, я только не расслышал, сколько соли, — ответил Оскар.
— Потому что о соли он ничего не говорил, — объяснила Сельма, — мы на бессолевой диете.
— Ещё пару месяцев, — произнес Оскар, — и я начну понимать по — датски.
Кристен протянул Оскару сигару, тот вставил её в рот.
Кристен сделал какой‑то жест рукой.
— Кристен говорит тебе, что сначала надо обрезать.
— Скажи ему, что я курю необрезанные, — отчеканил Оскар, — достаточно, что обрезан я! Пусть курит обрезанные тот, кто не обрезан.
Кристен и Оскар дымили, уставившись друг на друга. Это продолжалось минут семь. У Оскара выступил пот. Пересохло в горле. Сигару он курил впервые.
— Ну, хватит, — сказал он, — очень интенсивная беседа. Я не успеваю за его мыслью.
Он встал:
— Данкешен.
— Подожди, а второе? — удивилась Сельма, — ещё есть второе — семга с осетриной.
— В шахте, — сказал он, — семгу — в шахте!
И вышел.
Он шел по датскому городку, название которого вот уже третью неделю не мог запомнить. Что‑то вроде Мём — стрём — шмём. Он уходил далеко, в порт, смотрел на корабли, на рыбаков, думал о своей жизни, потом возвращался — и долго плутал — не мог найти дома своей сестры, и тогда доставал бумажку, на которой было написано: «Фру Сельма Петерсен, QRSTEDS VEJ, IL», показывал её кому‑нибудь — и его всегда доводили, доброжелательно, без слов.