— Прости нас, — произнёс Ивар, — мы здесь 44 года. Мы стали скандинавами…
— Я в лагере был не намного меньше, — огрызнулся Оскар, — однако ж я не стал уголовником… Я думаю, что скоро поеду домой, успокой её…
Вскоре они вернулись. Сестричка удивилась:
— Уже? Ну как, Оскар, тебе понравилось?
— Я знаю? — ответил тот. — Что мне уже может понравиться?
Сестра начала заводиться:
— Как это что? За ус кита тебе можно было купить два магнитофона.
— Зачем мне два магнитофона? — спросил он.
— А что ты хочешь, — взмолилась сестра. — Что? Целый месяц я добиваюсь, что ты хочешь — видео? камеру? костюм? — скажи, чёрт бы тебя побрал!
— Плавник акулы, — ответил Оскар, — сосать плавник акулы в полном одиночестве. Что это за ресторан, где ни души!
— Оскар, — сестра становилась пунцовой, — у нас в рестораны ходят в субботу, а сегодня понедельник.
— А у нас ходят и в понедельник.
— У вас нечего жрать! — орала сестра.
— Нечего жрать — но ходят. А у вас есть — и пусто!
— В Дании в рестораны… — начала сестра.
— У нас ходят всегда, — продолжал Оскар.
Глаза сестры заблестели.
— У нас, — ворчал Оскар, — ходят и в понедельник, и во вторник, и
в …
— В Дании в понедельник в рестораны не ход — ят! — вдруг завопила сестра. Так орут, когда режут. — В Дании в понедельник в рестораны не ходят, — она сотрясала своего брата, — ты слышишь, не ходят!
Вся ярость, накопившаяся за месяц, вырывалась из её глубокого рта, ушей и ноздрей: — В понедельник! …в Дании!..в Дании… в понедельник! в рестораны! …ходят! не!..
Минут семь она повторяла эту фразу. Потом обессилела. Выпустила Оскара и откинулась в кресле. Муж был тут же.
— Вы что‑то хотите сказать? — с надеждой спросил Оскар. — Ходят или не ходят?
Муж покачал головой и закурил сигару.
— Чтоб ты сгорел, — улыбнулся Оскар, — я не уеду, не услышав от тебя слова.
И тут вдруг открыл рот Ивар.
Он был возмущён.
— Кричать на моего брата?! Для этого ты его вызывала из Риги?!
Отдых на свободе? Ноги моей здесь больше не будет!..
Ивар переехал в гостиницу и забрал с собой Оскара. Тот был спокоен. Ивар угощал его венским шоколадом.
— Почему ты спокоен, — возмущался он, — ты даже не возмутился! Не удивился! Ты даже не заметил!
— Чего? — не понял Оскар.
— Как она орала.
— Я замечаю только, когда она молчит. А она всегда орёт. Я думаю, что она меня выписала из Риги, потому что в Дании ей не на кого орать. Я чувствую себя здесь лишним — этот муж, эти викинги…
— Скажи ей об этом, — посоветовал Ивар.
— Я говорил.
— Ну и?..
— Она не слышит.
— У неё есть прекрасный слуховой аппарат.
— Когда я говорю, в кого она превратилась — она его отключает.
— Прости её, ей за семьдесят.
Оскар вздохнул.
— Я, пожалуй, поеду домой. Мы тут не понимаем друг друга. Я приехал к Сарре, а встретил Сельму. Я не с ней ел чернику, не с ней собирал янтарь. Не её ноги вместе с моими свисали над нашим огородом с крыши нашей дачи. И не её щеки были перепачканы свежей вишней в знойный июль, понимаешь, Зяма.
— Меня зовут Ивар, — вновь повторил тот.
В воздухе повисла тишина. Было слышно, как в Северном море идёт волна.
— Дорогой мой брат Ивар, — вдруг сказал Оскар, — завещал ли ты мне второй этаж, мой любимый брат Ивар, с туалетом справа?
Ивар не удивился.
— Что за вопрос? — ответил он, — но я переписал. Как ты его увезешь? Я тебе завещал яхту и селедки.
— А мыло?!
— Ну, конечно! У вас же нет мыла. Два ящика мыла. И потом — если ты останешься — я отдам тебе второй этаж. Будем вместе. Всегда вместе…
— Что значит — всегда вместе?! — Оскар что‑то почувствовал.
— Ну как?.. Прекрасное солнечное место. Под сосной. Я слева, Сарма справа, Берта и Хендрик — чуть поодаль, и сразу ты! Хочешь?..
— Я хочу жить! — завопил Оскар, — жить!..
— Живи, — успокоил Ивар, — кто тебе мешает. Твое место всегда за тобой! Если я его куплю сейчас… Завтра мы полетим в Осло и купим.
— Не — ет! Завтра я полечу в Ригу. Я хочу домой! Завтра я улечу в Ригу.
— Почему, Оскар? Куда ты торопишься?!
— Неужели ты не понимаешь, мой дорогой брат? Я же еще не купил места на кладбище…
Мы бродили по еврейскому кладбищу на Масличной горе. Было около полудня, палило солнце и Эли рассказывал, как иорданцы разграбили кладбище.
— Надо бы это забыть, — говорил он, — но я не могу. Тут лежит мой отец — он был профессор на Скопусе. Они сначала его зарезали, а потом, много лет спустя, осквернили его могилу. Вот Хава, белая плита, с ней вместе мы бегали в школу, это Фроим, учитель истории, это — Шаул бен Пейсах, известный еврейский писатель. Вы, наверное, слышали о нём?