— Ка — линка, малинка, малинка моя, — прихлопывал мордатый, — чудеса да и только! Поздравляю вас, доктор Беркович, вы творите чудеса, поздравляю от имени латвийской прокуратуры. Кстати, вас хочет поздравить и прокурор.
— Мы знакомы, — сказал Беркович, — я ломал ему позвоночник.
— Заткните пасть, — приказал мордатый.
Берковича увели, а с нас взяли подписки о невыезде.
— Минуточку, — сказал я, — какой может быть выезд в этом гипсе? Кто снимет гипс?!
— Кто накладывал, тот и снимет, — объяснил мордатый.
— Да, но его же забрали.
— Я думаю, лет через пять он вернется, — хохотнул мордатый.
Я подписал «о невыезде» и захромал к выходу…
— Что в этом страшного, — успокаивал Зовша, — ты не хотел уезжать — сейчас ты не уезжаешь на законном основании. Давай попробуем разбить гипс.
Мы были в лесу, и Зовша с силой бил мою ногу о молодую сосну. Гипс не поддавалася.
— Ты мне таки устроишь перелом, — сказал я. — Сколько, по — твоему, мне могут дать?
— Года три, — ответил он, — «подрыв экономической мощи социалистического отечества». Злонамеренный невыход на работу.
— И что же мне делать, Зовша? — запричитал я, — ты же мудрый, ты читал Тору, что мне делать?
— Ша, — остановил Зовша. — Есть Айсурович! Был Беркович — есть Айсурович. Давай окунемся и поедем к нему.
— Никто так не сотрясает мозги, как он, — объяснил Зовша в такси, — если хочешь знать, Айсурович — это Беркович мозга.
— Невропатолог? — спросил я.
— Не совсем, — сказал Зовша, — шофер второго консервного завода.
Айсурович был грузноват, ел щи, в бороде у него висела капуста. Он внимательно слушал Зовшу.
— Что его может спасти? — повторил Айсурович, — сотрясение мозга его может спасти! Если хотите, я могу вас сбить сегодня, после обеда, угол бульваров Райниса и Падомью.
— Что значит сбить?! — не понял я.
— Вы не хотите под машину? — уточнил Айсурович.
— Нет!
— То есть, вы хотите в тюрьму?
Я молчал.
— Не волнуйтесь, у меня разработанная методика. Я сбиваю без единой царапины. Сбиваемый падает сам, от легкого касания бампером. Поцелуй! Вы что, боитесь бампера?
— Ничего я не боюсь! — огрызнулся я.
— Вы умеете падать плавно? — спросил Айсурович, — вот так, как лебедь, головой под левое колесо.
Он упал. Меня затрясло.
— Лучше пойду в тюрьму, — сказал я.
— Дурачок, — сказал Зовша, — он же специалист по сотрясениям. Он сбивает семь лет — и все безукоризненно. Кто только не лежал под его колесом. И потом — сотрясение мозга — верняк! Его не раскрыть. Мозг хранит свои тайны! Мозг — не нога.
— Ты мне готовишь вторую подписку о невыезде, — сказал я.
— Послушайте, — вмешался Айсурович, — у меня мало времени. У меня основная работа — возить шпроты! И еще я должен сбивать. Это нелегкая халтура… Мы сбиваем или нет?!
— Может быть, завтра, — попросил я, — я должен морально подготовиться.
— Завтра я сбиваю Каца из Киева, — отрезал Айсурович, — потом Ривкин из Брянска, я не могу сбивать несколько раз в день — это требует большого психического напряжения. Если я буду сбивать несколько раз в день — я таки собью! И потом, сегодня «скорая» возит в шестую больницу, а там Зелик. С ним все будет легче. Итак, угол Падомью и Райниса, вечером, в 8 часов, на красный свет. Я буду на грузовичке.
Жена поднесла Айсуровичу кисло — сладкое мясо…
— Ну, главное устроили, — говорил Зовша на набережной, — теперь свидетели. Свидетель должен вызывать доверие.
— Тогда Люсик, — сказал я, — Люсик и Бенечка.
— Я говорю «доверие» — ты говоришь «Люсик»! Какой еврей сегодня вызывает доверие?! Тем более, когда один еврей сбивает другого. Свидетели должны быть людьми коренной национальности. У меня есть двое латышей — Ивар и Янка — отличные ребята, оба сидели, поют в хоре «Саркана Звайзгне», с удовольствием делают все, что идет против нашей любимой советской власти.
— Что в сотрясении антисоветского? — поинтересовался я.
— Вызов прокуратуре, судебным органам, — разъяснил Зовша.
Ивар и Янка дали согласие.
— Лабс! — сказали они, — руки чешутся по настоящему делу.
Мы взяли такси и покатили на взморье.
— Мужайся! — сказал Зовша и обнял меня.
Я вернулся на дачу и вышел на балкон. Желтые листья летали по нему. Ветер с моря переворачивал страницы Торы.
— «Вот завтра меня собьют, — подумал я, — так и не дочитаю Книги, так и не выйду из Египта…»
Мне очень не хотелось лежать в египетской земле. Мрачные мысли окутали меня.
Я спустился и побрел к морю. Песок был холоден, кричали чайки.
— Каждый еврей, — повторял я, бродя вдоль моря, — должен выйти из Египта. Каждый еврей…
Я вернулся на дачу, налил себе индийского чаю и до утра наслаждался Торой.
— «Где ты»? — перечитывал я вопрос Бога к Адаму, после того, как тот съел яблочко. И я уже понимал, что это не вопрос географии.
Бог прекрасно знал, где спрятался Адам. Бог спрашивал Адама и спрашивает каждого из нас «Где ты?». Справедливо ли ты живешь?
Выполняешь ли предназначение человека на земле — «Где ты?» Адам не ответил прямо на этот вопрос.
О себе я мог сказать совершенно спокойно: — в жопе!
Мало того — через несколько часов мне надо было еще идти под машину Айсуровича.
— Не пойду, — сказал я Зовше, — я хочу выйти из Египта.
— И, умножая знания, мы умножаем скорбь, — вздохнул Зовша, —
зачем я тебе дал Тору?.. И потом — как можно выйти, когда ты подписал бумажку о невыезде?
— Я не хочу лежать в египетской земле, — сказал я.
— Что такое?! Ты только на нее упадешь. Айсурович — маэстро своего дела! А! Зачем я тебе дал Тору?!..
Наступил вечер. Я помню его. По небу бежали тучи. Тени в парке были синими. Начинали зажигаться фонари.
Мне не хотелось под машину.
Я боялся — может, Айсурович вместо тормоза нажмет на газ — он был не вполне вменяемый, — может, не рассчитает и меня укокошит.
Муторно было у меня на душе.
Свидетели уже были на местах. В новых костюмах, в модных тогда кожаных галстуках.
Я ждал грузовик Айсуровича. Его не было. Начал накрапывать дождь. Становилось неуютно. Свидетели показывали на часы — они были недовольны.
— Где Айсурович? — спросил Янка, — почему он опаздывает?
— Я не знаю, — сказал я.
— Латыши никогда не опаздывают, — заметил Ивар — и евреи раньше
не опаздывали — в восемь так в восемь! Вот что с ними сделала советская власть! Тебя должны были уже сбить!
— Я не виноват, — заметил я.
— Мы, латыши, любим пунктуальность — еще десять минут и мы уходим.
— Я вообще‑то не тороплюсь, — заметил я.
— Продукт советского воспитания, — сказал Ивар, — если б меня кто‑то не сбил в назначенное время — я б тому не подал руки.
Айсуровича все не было и не было. Мы промокли. Зовша ходил кругами и кусал губы.
— Свейки, — сказали латыши и двинулись прочь.
Зовша побежал за ними, что‑то кричал о дружбе народов, о тюрьме, о порядочности.
— Мы, латыши — пунктуальны, — сказал Ивар, и они скрылись за углом. И в это время вырулил на вонючем «запорожце» очумелый Айсурович и попер прямо на меня.
— Ша, — остановил его Зовша, — ша, тормози, нечего давить, свидетели сбежали! Где ты был, фарбрен зол сту верен?!
— Не мог достать грузовик, — объяснил Айсурович, — кто‑то его спер, будем сбивать этой консервной банкой.
— Варт, — сказал Зовша, — крутись пока здесь, я пойду за свидетелями.
Он побежал звонить в кафе «Луна». Взлохмаченный Айсурович кружил.
Я промок до нитки.
Вскоре прикатили Зямка и Рувик.
— Ничего другого не было, — извинялся Зовша, евреи, в очках, ничего не видят. Как им поверят — не знаю. Но что делать?
Он расставил Зямку с Рувиком по местам и дал сигнал Айсуровичу.
— Будет красный — иди, — крикнул мне Айсурович, — понял?!