Вышла заспанная Катя.
— Спать, — приказала она, — еще семь часов!
— Я уже поспал, — ответил Пума.
— Кому я сказала?!
— Ты отравляешь мне жизнь, — заметил Пума.
— Молчать, — взорвалась Катя, — та guele!
Из шланга тут же хлынула вода.
— Та guele! — повторила Катя.
Вода заткнулась, и Катя пошла досыпать.
Пума сидел в патио и печально смотрел на шланг. Затем он оглянулся — нет ли поблизости мамы — и прошептал: Та guele!..
Нас разбудили крики с пляжа:
— Arrêtez! Vous êtes fous ou quoi?
Когда мы выскочили, Витторио уже стоял со счетом в руках.
— По утрам вы тоже едите poisson? — спросила Катя.
— По утрам круасаны, мадам, — ответил он, — douze croissants et dix pains au chocolat.
Появилась Лия с пустой сумкой.
— Мы в открытом море, — сообщила она, — я оббегала весь поселок — ни одного магазина!
— Зачем вам магазин? — спросил Витторио, — я беру вас на полный пансион. Восемьсот франков со всей семьи! Ребенок — бесплатно! — он потрепал Пуму по волосам. — Впридачу — педало!
— Мерси, — сказала Лия, — мы уже позавтракали в «Негреско»…
— Хочу в ресторан, — завопил Пума, — дядя сказал «бесплатно».
— Бесплатно — с родителями! — заметил Витторио.
— Хочу педало! — вопил Пума.
— D’accord! — согласился Витторио, — если вы одним глазком будете посматривать ночью, чтобы меня не обворовали — всем бесплатный кофе с круасанами, а при обнаружении воров — педало! Ca va?
Каждое утро под флагами наций мы хлебали кофе с круасанами, но Пума потерял сон.
Он лежал в своей кроватке, крутил башкой и ждал воров. Волшебный «педало» проплывал в его мозгу…
Грабителей мы ловили трижды.
Первый раз Пума заметил, что кто‑то там ходит, услышал скрипы, шепот, и, наконец, увидел две башки. Мы тут же позвонили Витторио.
Он прибыл с двумя полицейскими и с собакой.
Двери в ресторан оказались открыты. Полиция ворвалась — воры жарко целовались. Это была пара влюбленных.
Они долго тряслись от страха, и Лия поила их горячим молоком.
Второй раз Пума снова увидел две башки, и Лия подтвердила:
— Мужики, — сказала она, — никакие не влюбленные! Звоним!
Витторио прибыл в том же составе. Это опять оказались влюбленные. Лия не могла придти в себя.
— Два борова! Какой стыд!
Молоком она их не поила.
Третий раз Витторио не приехал.
«— Мне надоели ваши «Histories d’amour»!
«Влюбленные» вынесли все, включая пепельницы.
Витторио рвал на себе волосы. Пума законно требовал педало.
— Какое педало, — махал руками Витторио, — они его украли!
Пума ревел. Его пришлось везти в Монако и взять напрокат катер.
Но все это было потом, а первая неделя прошла в ожидании Нонико. Он заканчивал Университет, и мы очень гордились им.
Море и пляж были отменены.
— Какие купанья, — шумела Лия, — вот — вот прибывает ребенок! Давайте подумаем, чем я буду его кормить. Если вы купите мясо — я наготовлю котлет, он обожает бабушкины котлеты!
— Мама, до приезда еще неделя, — напоминал я, — они испортятся.
— Боже, всего неделя! Не успеешь и оглянуться! Жизнь проскакивает, не то, что неделя… Езжайте за мясом!
По жаре мы тянулись в Больё, в магазин.
Потом мы резали мясо, крутили мясорубку, наконец, Лия ставила на плиту большую сковороду и начинала жарить…
До приезда Ноники мы выбросили около пятидесяти котлет.
Мы ели их трижды в день, давали Витторио, угощали пляжников — все было напрасно, холодильника не было, жара стояла ужасная, и котлеты летели в «пубель».
За день до приезда Лия опять схватилась за голову.
— Завтра прилетает ребенок, а у меня ни одной котлеты! Достаньте мясо!
Был уже вечер. Мы еле успели к закрытию магазина.
В этот раз Лия готовила котлеты всю ночь. Впервые мы должны были есть котлеты и ночью.
— Катя, — будила она, — попробуй, соли хватает?
— Пумочка, кусни, они не твердые?..
Утром она завернула котлеты в вощёную бумагу, и мы поехали встречать Нонико в Ниццу, в аэропорт.
Мы сидели в застекленном кафе, которое выходило на летное поле, а поле убегало в море, и видели, как сел его самолет.
И вскоре Нонико был среди нас, со своим рюкзачком, сумочкой и Пумой на шее.
Мы все что‑то пили, а Нонико ел котлеты, которые Лия водрузила прямо посредине стола. Официант кисло посматривал на нас, но молчал.
— Нет, он таки похудел, — говорила Лия, — неделю без бабушки — и похудел!
— Куда ты решил пойти работать, — спросила Катя, — в банк?
Нонико откусил котлету.
— Дай ребенку поесть, — просила Лия, — ты видишь, он голоден!
— В банк ни в коем случае, — сказал я, — просиживать штаны в бюро!
— А что ты предлагаешь? — спросила Катя.
— Науку! Почему бы ему не заняться научной деятельностью? У него светлая голова! Ты пошел бы на кафедру?
Нонико молча жевал котлеты.
— Ешь, ешь, родной, — приговаривала Лия, — а вы не хотели ехать за мясом! Он уже съел восемь!
— Я думаю, он бы был прекрасным педагогом, — заметила Катя. — Тебе бы хотелось преподавать, Нонико?
— Двенадцать, — радостно констатировала Лия, — может, хочешь с кетчупом? Вон стоит.
— Подождите, — попросила Катя, — есть вопросы поважнее кетчупа…
Что ты молчишь, Нонико, куда ты решил идти?
Котлеты кончились. Нонико вытер губы.
— Я решил уехать в Израиль, — сказал он.
— К — куда? — протянула Катя.
— В Израиль, — повторил Нонико.
— Какой Израиль, — Лия ничего не понимала, — а дача? Для кого мы снимали дачу? Для меня?!
— Я еду в Израиль не на каникулы, — ответил Нонико, — я еду туда жить.
— Что значит «жить»? — Катя волновалась, — а мы? А твой брат?.. Что ты будешь там делать?
— Я еще не знаю, я только хочу быть там.
— П — почему?
— Не волнуйся, мама, все будет бесседер, — сказал он, — я, может, вернусь через пару лет.
— Пару лет, — протянула Катя, — легко сказать — пару лет!
Лия молчала. Она сидела, положив руки на колени и смотрела на любимого внука.
— Никогда ты не вернешься, — сказала она и повторила: никогда!
На глазах ее появились слезы.
— Почему, — спросил Пума, — почему он не вернется, бабушка?
— Потому что так устроен этот мир, — сказала она, — потому что отдаешь вам весь свой «херц» — и однажды вы являетесь, съедаете котлеты, говорите «все будет бесседер» и укатываете.
— Это твоих рук дело, — сказала мне Катя, — это все твои разговорчики!
— Я здесь ни при чем, — ответил я.
— А кто все время болтал о прекрасной земле, о единственном небе, об особом воздухе?!. Край Авраама!..
— Почему я не могу хвалить тот край? — возмутился я.
— Можешь, но вот чем это кончается!
— Он здесь ни при чем, — сказал Нонико, — я сам решил.
— Но он тебя к этому подвел, твой папочка.
— Главное — найти козла отпущения, — сказал я.
— Чтоб ты не смел Пуме ничего говорить о крае Авраама, — шумела Катя.
— Почему? — спросил Пума.
— Не твое дело!
— Тихо, тихо, — попросила Лия, — сейчас мы все перессоримся. Этого только не хватало!
— Там война, — кричала Катя, — там сто лет война! Куда ты едешь?!
— Когда дом горит — его не покидают, — сказал Нонико.
— Ерунда, это не твой дом, ты там никогда не жил.
— Не знаю — может, когда‑то и жил, — ответил Нонико. — Мне кажется, мы все там когда‑то жили.
— Хорошо, там дом, — пыталась успокоить Лия, — но здесь дача. Мы выкинули двенадцать тысяч.
— Мне здесь скучно, — сказал Нонико.
— Идеалист! — кричала Катя.
— И что в этом страшного? — спросил я. — Ты бы хотела, чтобы он закрылся в банке и катался в воскресенье на лыжах?
— А ты чего бы хотел?!
— Чтобы хоть кто‑то из нас жил на своей земле.