Отвечайте!
— Да вы ж сами знаете, — засмеялся Зовша.
Из темноты он получил удар в нос.
— Что пробуй, — повторил голос, — передачу микрофильмов?
— Вы смеётесь, товарищ капитан, — летом, с красавицами, заниматься такой ерундой?
— Закройте пасть, — приказали из темноты, — ваша квартира служила явкой для резидентов империалистических держав — Англии, Америки, Израиля! Так?!
— Вы ошибаетесь, — сказал Зовша, — моя каморка служила хатой. А хата и явка — две разные вещи. В «явке» занимаются политикой, а в «хате» — любовью!
— Так, — сказали из темноты, — мне надоело. Применим другие меры.
Свет, который бил в глаза, выключили, и Зовша увидел капитана, сидевшего перед ним. Он даже подпрыгнул от удивления.
— Петерс! — вскричал он, — Петерс Алкснис! Почему мы с тобой говорим на вы, Петерс? Почем мы говорим с тобой, будто незнакомы?
— Я вас не знаю, — сказал Петерс.
— Как же, а кто брал у меня ключ?
— Какой ключ?!
— От явки, пардон, от хаты.
— Какой хаты, когда?
— В июле, в июле 51–го. Ты был в жёлтых плавках с чайкой на заднице. И у тебя была Айна, помнишь, высокая, с косой, из ресторана «Юрас перлас».
— Я женат, — сказал Петерс.
— Но ключ брал, — заметил Зовша. Он оглянулся. — Ребята, Боже мой, вы же все были у меня! Или вы все шпионы?.. А теперь хотите меня упечь! За что?! Каморка, конечно, тесная, но кто виноват?!..
Петерс в жёлтых плавках, с чайкой на заднице, обеспечил Зовше 16 лет, как агенту японской и израильской разведок. Причём за «израильскую» он получил тринадцать, а за «японскую» — всего три — Израиль всегда был самым опасным врагом!..
Зовша вышел через пять лет.
В тот же день он встал на своё старое место в конце улицы Турайдас. «Министр» ещё больше ссутулился, правое плечо поднялось куда‑то к уху, левое опустилось почти к бедру. Плавки были те же, и только под мышкой не было синей тетради — она осталась в сейфах госбезопасности с грифом «совершенно секретно».
Её так и не удалось расшифровать, хотя и арестовали какую‑то брюнетку из Львова, которая никогда не бывала на взморье.
Блондинку, видимо, так и не нашли…
Зовша продолжал писать сентенции, но уже несколько другого плана.
«Когда бьют пах, — писал он, — думай о брюнетках. Это помогает».
Ключа он больше никому не давал.
— Не могу, родной, — говорил он, — нехорошо, чтоб одни занимались любовью, а другие сидели.
А потом настало время, когда друзья Зовши начали разъезжаться — кто в Израиль, кто в Америку, кто в Швецию. И когда лет через десять страх у Зовши прошёл — уже некому было давать ключ.
Друзья писали, что у них дома, виллы, но что лучше его каморки ничего не было и нет. И вспоминали золотой ключик.
Многие присылали свои ключи и ждали в гости, но он никуда не поехал…
То ли потому, что пропала тетрадь и он позабыл все пункты, то ли по другой причине «министр любви» так и не женился.
Но одна мечта Симы Соломоновны всё‑таки сбылась — советской власти на взморье больше нет.
— Мой Михеле не женился, — вздыхает она, — но не лучше ли быть холостым без этой Милихи, чем женатым при ней? И потом… я ещё не знаю, любила бы я его жену, но я знаю, как я ненавижу советскую власть.
Божественный посланник
Где то после десятого миллиона Рафи вспомнил, что он еврей, и решил вернуться к Богу. Не знаю, заметили ли вы, но когда делаешь деньги — о Боге обычно забываешь.
Но можно вернуться, ибо раскаявшийся грешник лучше праведника.
Рафи хотел быть лучше.
Он купил себе место в синагоге и начал беседы с Создателем.
— Бог, — говорил Рафи, — я вернулся к тебе, я не хотел приходить нищим, раздражать мелкими просьбами о деньгах — я пришел с миллионами и хочу что‑либо сделать для своего народа.
Рафи хотел остаться в памяти, если можно — навечно, но еще не знал, как.
— Что мне подарить народу своему? — с пафосом вопрошал он.
Бог молчал.
— Подскажи, Всевышний, подкинь какую‑нибудь идею.
— Дай два франка, — произнес голос.
— Что?! — Рафи задрожал.
— Два франка, я говорю, — повторил голос.
— Для великого еврейского народа?! — удивился Рафи.
— Можешь дать больше, — разрешил голос.
— Скажи — сколько?
— Если б ты мог подкинуть десятку…
Рафи очнулся, перед ним стоял синагогальный нищий.
— Подите прочь! — сказал Рафи, — я говорю с Богом.
Он вновь задрал голову к небу:
— Ты бы хотел, чтобы я был таким же?.. Скажи мне, что сделать, когда я твердо стою на ногах? Хочешь, я построю синагогу во имя Твое?
— У тебя есть такие деньги? — голос шел явно с неба.
— Да, я занимаюсь недвижимостью. Не знаю, интересует ли Тебя недвижимость?..
— Почему нет, я ей тоже немного занимаюсь, — рядом стоял старик в талесе. — Бикицер, сколько ты даешь на синагогу?
— Послушайте, — Рафи был возмущен, — разве синагога — это место, где мешают разговаривать с Богом?! Какого черта я купил здесь место?! В конце концов я могу с Ним беседовать из собственного дома. На Авеню Монтень. Вы знаете, что у меня есть дом на Авеню Монтень?! Где мне никто не будет мешать говорить с Богом. Сколько Он скажет дать — столько я и дам!
— Понятно, — протянул старик, — ты не дашь ни сантима.
— Вот что, — сказал Рафи, — держите два франка, которые вы просили — и идите.
— Я у тебя просил два франка?! — обалдел старик. — Я сам могу тебе дать десять!
— Боже, — взмолился Рафи, — зачем я купил это крохотное место, когда у меня целый дом!
Со всех сторон на него зашикали, какой‑то писклявый голос, наконец,
сказал:
— Самюэль, дайте этому типу десять франков — и пусть он уйдет!..
Больше Рафи в синагоге не появлялся, он беседовал с Богом с крыши своего дома, на Авеню Монтень, сидя в кресле, в халате, с сигарой в зубах.
Никто ему не мешал, беседы проходили в сердечной атмосфере, и тем не менее Рафи так и не удалось выяснить, что же подарить еврейскому народу…
…Как в далеком Иерусалиме капитану израильских ВВС Хилелю Гуру, сбившему четыре сирийских самолета, стало известно, что в Париже, на крыше, в шелковом халате сидит Рафи и не знает, что подарить народу своему — объяснить трудно. Известно только, что в следующую субботу на парижской крыше на фоне сиреневого неба взору торговца недвижимостью предстал Хилель Гур.
— Шабат Шолом, — произнес Хилель.
Рафи подозрительно оглядел гостя.
— Как вы попали на мою крышу? — поинтересовался он.
— Я летчик, — ответил Гур, — капитан израильских ВВС.
Ответ несколько успокоил Рафи.
— Шабат Шолом, — ответил он. — С чем пожаловали?
— У меня есть идея подарка нашему народу, — произнес Хилель.
Рафи протянул Гуру сигару.
— Откуда вам об этом известно? — спросил он.
— Я бомбил иракский ядерный реактор, — объяснил Гур.
Ответ опять удовлетворил Рафи и он понял, что перед ним посланник божий.
Рафи запрокинул голову к небу и поблагодарил Создателя:
— Мерси, — сказал он, — но учти — больше миллиона дать не могу!
— Вы что‑то сказали? — спросил Гур.
— Это не вам, — Рафи затянулся. — И в чем же ваша идея?
— В эскадрилье, — ответил Хилель.
— Побольше деталей, — попросил Рафи.
— Три истребителя «Скайхок» нашему народу — и вы навеки останетесь в его памяти.
«— Ерунда, — подумал Рафи, — а если их собьют? И прощай память навеки!» И потом, он представил стоимость истребителей — и ему стало плохо. Он вновь задрал голову:
— Мы, кажется, договаривались до миллиона?
— Послушайте, — прервал его Хилель, — в памяти какого народа вы хотите остаться? Разве несколько самолетов — это цена, чтобы остаться в памяти такого народа, как наш? Если бы речь шла о сирийском народе — кто бы у вас попросил истребители! Люди, чтобы остаться в памяти, отдают свою жизнь.