Джованни зарычал, опять забился, мысленно проклиная Понче и укоряя себя за то, что со дня убийства Стефана Виталиса минуло больше года, а он так и не отомстил арагонцу за его смерть, отвлёкшись на свои обыденные дела.
А пылающий к нему ненавистью Понче, как выясняется, не забыл. Терпеливо сидел в засаде и строил планы, придумывая пытки одну изощрённее другой, и теперь ожидал флорентийца где-то за морем, чтобы вдоволь насладиться одержанной победой. И если возможность получить родовой замок тающим призраком уплыла из его рук, то удовольствие от мук, испытываемых его врагами, он упускать не собирался.
Мужчина с перстнями держал Джованни за волосы и подбородок, бил по лицу, когда тот пытался прикрыть глаза, и заставлял смотреть, страдать, плакать от бессилия и жалости. И продолжать смотреть…
========== Глава 11. Вело меня путеводной звездой ==========
У проклятого арагонца были свои извращенные представления о причинении страданий: как только Джованни окончательно обессилел и перестал реагировать и на побои, и на окрики, развлечения с пленниками прекратились. Похитители оставили их и ушли на верхнюю палубу, чтобы вновь взяться за вёсла, предварительно освободив руки флорентийца от верёвок. Видно, их не сильно беспокоили мысли пленников о побеге: в таком состоянии это было бы невозможным.
Стефана рвало желчью, пока подползший Джованни старался его обнять и прижать к себе. Он попытался снять повязку с глаз брата, тот замычал, слабо отталкивая его руку. Раздувшиеся воспалённые веки скрывали две пустых и уродливых щели. Глаз у Стефана больше не было, а за обнаженными деснами, что остались от выбитых или вырванных зубов, ошметком окровавленного мяса виднелся обрубок языка.
— Я тебя вылечу, обязательно вылечу… — лихорадочно шептал Джованни, сам не веря в собственную ложь, размазывая пальцами влажную грязь по щекам, поскольку слёз уже не осталось. Он гладил дрожащее тела брата по обезображенной голове, изуродованным плечам, успокаивая и возвращая сознание себе.
Внезапной волной на Джованни накатились запахи окружающего мира, которые он до сих пор не ощущал из-за боли в голове и натянутых до предела нервных струн. Отвратительное зловоние, будто исторгнутое раскрывшейся пропастью Ада: гниль, протухшая рыба, нечистоты — всё смешалось в спёртом воздухе корабельного нутра. Щипало глаза, ноздри, раздирало горло, возвращало тягостные воспоминания о прошлом, когда флорентиец точно так же, не зная, где ночь, а где день, мучился телом и душой в каземате среди пытаемых тамплиеров.
Обращением со Стефаном Понче наглядно показал всё, что ожидает Джованни, когда они встретятся вновь, и, быть может, причиняя страдания брату флорентийца, представлял Джованни на его месте и вдоволь натешил себя. И грезит до сих пор, лаская взглядом линию, где море сливается с небом, в ожидании прибытия лодки со своими людьми.
Лучи света, пробивающиеся в щели над ними, меняли своё положение, повинуясь движению тусклого солнца, медленно катящегося по небу, затянутому серыми тучами. Стефан понемногу начал откликаться на голос Джованни, и тот, задавая наводящие вопросы, наконец прояснил для себя, что произошло.
Его брат, рассудив, что путешествие в Лангедок или в Тоскану будет опасным, отправился на Майорку, где во время безвластия приют могли найти любые беглые изгнанники. Корабль, на котором он приплыл в Медину [1], благополучно пристал к берегу, и Стефан отправился бродить по городу в поисках францисканского конвента, но Господь прогневался на него и решил покарать. Кто-то громко окликнул его: «Мональдески!», и Стефан обернулся, забыв о том, что он уже давно отрёкся от этого имени и принял постриг. Таким образом дьявол-искуситель посмеялся над ним и свёл на одной узкой улице с Алонсо Хуаном Понче, который, волею случая, тоже в это время оказался гостем острова.
И тогда Стефан вспомнил предупреждение Джованни, что пытка — это боль, и ничего больше, и чтобы ее остановить на время, можно поведать своему мучителю самые заветные тайны. Брат мало знал о жизни Джованни после того, как тот покинул Флоренцию, но рассказал, как найти семью в городе и, конечно, обо всех подробностях плана по спасению спиритуала от инквизиции. Затем Понче отправил полуживого Стефана со своими людьми расставить ловушку для Джованни в Марселе.
«Убей меня!» — молил Стефан, вцепляясь себе в горло, раздирая его в кровь содранными ногтями оставшихся пальцев на руках.
— Я не могу! — в отчаянии отказывал ему Джованни в сотый раз. Это казалось ему кощунственным деянием, пока с грохотом не откинулась дверца люка, ведущего наверх, и он не услышал весёлый голос одного из похитителей: — Кто идёт со мной?
Осознание того, что через несколько мгновений пытка продолжится вновь, подтолкнуло Джованни к действиям. Флорентиец нежно переложил голову брата на сгиб локтя, прижал крепче, прошептав: «Спи спокойно, брат мой». Руки Стефана в какой-то момент метнулись к шее, сжимаемой предплечьем Джованни, а потом разжались и обвисли. Похитителям с трудом удалось расцепить эти объятия, но всё уже было кончено.
Они ругались, возводя хулу на весь Божий мир, пинали ногами под рёбра, а Джованни катался по полу, хохотал как безумный, когда его связывали, а потом твёрдо заявил:
— Я — лекарь и найду способ сдохнуть раньше, чем вы увидите башни Медины!
Главарь, спустившийся по узкой лестнице вниз на шум, услышал его слова и, видно, соотнёс их с тем приказом, что дал Понче — доставить пленника живым. Им же обещали заплатить именно за это! Джованни выволокли наверх и в сидячем положении привязали к мачте, чтобы не спускать с него глаз.
Вокруг были сложены рыбацкие снасти, закреплены бочонки с водой, и они прикрывали флорентийца от холодного пронизывающего ветра. Небо было покрыто тучами, волны вспенивались, судно то устремлялось вверх, то падало в пропасть, поднимая завесу солёных брызг. Морякам явно было не до того, чтобы продолжать свои издевательства над пленником — беспокойная вода выдирала вёсла из их рук. Джованни замотали в плащ и заставили съесть миску горячей похлёбки из распаренной чечевицы.
Тело Стефана выбросили за борт, даже не потрудившись привязать к нему какой-либо груз. Джованни проводил брата долгим взглядом, читая про себя отходную молитву, и обратился к Небесам о заступничестве и так настрадавшейся души. Волны подхватили Стефана, унося прочь, к самому чернеющему тучами горизонту, и быстро приняли в свои объятия.
Как оказалось, в море они были не одни — в пределах видимости постоянно тёмной точкой, то появляясь, то исчезая, по пути на Майорку следовал еще один корабль, большой, двухмачтовый. Расстояние между ними сокращалось, но опустившаяся ночь, внезапно налетевший сильный ветер и разразившийся шторм так и не дали кораблям сблизиться.
Холодная волна, внезапно перекатившаяся через борт, захлестнула с головой. Джованни очнулся в кромешной тьме посреди ругани уставших моряков. Кто-то зажег погасшую лампаду. Паруса бились на ветру, их раздирало в клочья и обрывки уносило прочь, мачта скрипела и трещала. Потерявший управление корабль крутило на месте и пригибало вниз, к волнам то одним бортом, то другим. Моряки, бросив вёсла, часть из которых оказалась сломанной, только и занимались тем, что лихорадочно вычерпывали воду.
Кто-то из моряков, особенно сильный, принялся рубить мачту прямо над головой Джованни, упёршись ногой ему в плечо. Она рухнула, сминая всё на палубе и накрывая сверху обрывками тяжелой парусины. Корабль перестало вертеть на месте и стремительно понесло вперёд под всеобщие стоны, крики и ругань.
Моряки уже не знали, куда плывут, цепляясь за верёвки, чтобы не оказаться смытыми волной за борт. Но голосов оставалось всё меньше, а надёжнее всех был закреплён только Джованни, дрожавший от холода и страха перед своей неминуемой гибелью.