Пока Али блаженно фыркал в лохани и растирал маслами своё тело, Джованни занялся высвобождением рук Халила от обременительного плена. Затем заставил его сжимать кулаки, распрямлять пальцы, удерживать руки на весу, считая себе на италийском. Восточный раб безропотно исполнял всё, но ни разу не оторвал взгляд от пола. Джованни начал терять терпение: другому бы возрадоваться, начать двигаться, пробуя и пробуя предел своих возможностей, а Халил — даже не улыбается, стоит напротив, почти с закрытыми глазами.
— Что ты чувствуешь? — нарушил молчание Джованни. — Хочешь меня обнять? Мы сейчас выгоним Али и сядем вместе в лохань, хорошо? Я тебя вымою и, — Джованни сделал паузу, сглотнув слюну, что заполнила рот при созерцании перекатывания крепких мышц, в такт частому дыханию, под тёмной и влажной от пота кожей на груди восточного раба и ощущения стройных поджарых бёдер под ладонями. Он приблизил губы к уху Халила: — Немного приласкаю, согласен?
— Я не понимаю! — Халил смотрел на него затравлено, и Джованни показалось, что он вот-вот расплачется. — Не понимаю, почему ты, синьор, меня всё время спрашиваешь? Ты злишься на меня и хочешь наказать?
Флорентиец решил, что ослышался, ошарашенно посмотрел и потряс головой:
— Это я теперь не понимаю! — слова Халила смущали, глаза о чём-то молили, но не подсказывали. — Я же тебе объяснил еще на корабле, что хочу тебя вылечить, что ты мне очень нужен, что… — Джованни запнулся, он и так наговорил достаточно откровенных слов о своих желаниях, что растерял уверенность, нужно ли их повторять. — Халил, ты вызываешь во мне желания, я знаю, что ты не раз ложился в постель с мужчинами, — восточный раб кивнул и опять опустил взгляд, краснея. — Что не так? Ты же тоже этого хочешь! Отвечай!
Халил вздрогнул, поднял голову, встречаясь взглядом. Теперь в нём отражалось нечто, похожее на грусть. Восточный раб вздохнул и решился:
— Не спрашивай меня, синьор! Ты рассказывал, что тебя не спрашивали. Твой ответ не был важен. Мой тоже. Делай то, что ты пожелаешь. Разве бог спрашивает нас о том, чего хотим мы? У раба не может быть своей воли, ты правильно сказал. Только воля его хозяина.
— Но я… — Джованни запнулся, понимая, что Халил прав. Он сейчас — хозяин. Аль-Мансур, перед тем, как передать раба в руки флорентийца, просто воспользовался своим правом, утолил желание, нагнув Халила задом кверху. И это вовсе не те привычные отношения, когда шлюха работает за плату или кусок хлеба, сознательно отдавая своё тело в чужое владение. Клиенту всегда можно отказать, поставить свои условия. И даже подумать: понравилось ли тебе, встретишься ли с этим человеком вновь? А с рабом… Никакого отказа. «Где хочу и когда хочу. Не спрашивая». Джованни уже слышал в своей жизни такие слова и не только от аль-Мансура. «По согласию», — так может поделиться сокровенным раб лишь со своим собратом, таким же рабом, чтобы оправдать свою невольно выпущенную на волю страсть. — Я буду нежным, обещаю! Со временем ты меня поймёшь.
***
* — Хотите кушать? — Очень! И пить!
[1] если все четыре стены в доме сложены из камня, то это не значит, что дом крепкий. Поэтому у зданий старинных церквей в форме «вагонов» можно увидеть аркообразные дополнительные сооружения — контрафорсы. Позднее (готический стиль) научились распределять груз стен и купола между арками другой формы. В обычном доме стены могут сложиться внутрь или выпасть наружу. Поэтому нужен каркас из деревянных балок или такие штуки, которые можно еще увидеть в старинных городах: на каменной стене висит толстый железный прут или железный диск, в центре он соединяется с цепью или прутом, идущим сквозь весь дом и крепится к такому же, но на противоположной стороне.
========== Глава 2. Объясниться в чувствах ==========
В узкие, похожие на бойницы окна под потолком ярко светило солнце. Обнаженный и склонённый до земли восточный раб выглядел еще более привлекательно, когда каждая напряженная мышца преломлялась тенью на его совершенном теле. «Чем обидел?» Не успел Джованни завершить окончание фразы, как Халила будто ударили чем-то сзади в спину и сокрушили, он рухнул перед флорентийцем, весь сжавшись в тугой узел, и прикрыл ладонями лицо. «Проклятие!» Джованни, совершенно сбитый с толку, смотрел на подрагивающие плечи восточного раба, не зная, что еще предпринять.
— Али, поговори с ним! — нечто хрупкое и недоступное пониманию Джованни сломалось в их отношениях с Халилом. До памятного шторма восточный раб вёл себя более привычно: соблазнял, настраивая на любовную игру, задавал вопросы и даже по своей воле проявлял желание приласкать и поцеловать. Что же произошло после отказа выбросить его за борт, как испорченную и ненужную вещь? «Что я делаю не так? Я забочусь, ухаживаю, а в ответ получаю только отторжение и безбрежное горе в глазах. Стараюсь проявить нежность и уважение к чувствам, а ощущаю покорное равнодушие, лишенное страсти». Джованни обратился к мальчику, как к последней надежде установить мир. — Мои слова ему непонятны. Может быть, через тебя мы сможем прийти к согласию?
Мальчик мгновенно отвлёкся от игры с пузырьками на поверхности воды, посерьёзнел и будто испугался, увидев коленопреклонённого Халила, распростёршегося на полу. Али быстро вылез из лохани, подхватил кусок полотна, подвязывая чресла, и зашлёпал босыми ногами по направлению к восточному рабу, оставляя после себя мокрые лужи. Джованни повернулся к ним спиной и сел в воду, с удовольствием ощущая всей кожей тела накатывающее блаженство. Из полуприкрытых век он долго наблюдал, как Али, обнявший Халила за шею, о чем-то с ним шепчется, а тот отвечает, иногда поглядывая в сторону лохани, но выражения его лица было не разобрать: свет от узкого окна падал чётко позади, наводя густую тень.
Джованни поёрзал ягодицами по плотной ткани, прикрывавшей дно лохани, и выгнулся в пояснице. Опустил затылок в воду и чуть подтянул к животу согнутые в коленях ноги. Кожа головы соприкоснулась с еще горячей водой, пряди волос частью утонули, а частью расплылись по поверхности золотыми островами, в ушах будто шумело море, убаюкивая разум, освобождая от суетных мыслей и навевая сон.
Флорентиец вздрогнул внезапно ощутив прикосновения к своей голове и груди. Распахнул глаза, оторопело заметавшись взглядом. Али поддерживал его затылок и осторожно лил тонкой струйкой мыло [1] прямо на лоб у границы волос, а напротив между разведённых ног стоял в воде на коленях Халил, опираясь одной рукой о край лохани, а второй — губкой [2] водил по груди и плечам, очищая кожу своего синьора и превозмогая собственную боль и слабость. Ловкие пальцы Али массирующими движениями заскользили по затылку, темени, вискам, Джованни зажмурился от удовольствия: спутники точно сговорились сегодня его замучить райскими плодами, а он с превеликим желанием отдавался в их опытные руки.
Тело будто пронзило томительными змеиными жалами, когда ребристая и жесткая губка нарисовала замысловатый узор на груди и очертила соски. Джованни застонал, разум застлала плотная пелена, сотканная из чувствительных прикосновений, утонченных, плавящих кровь, быстро заструившуюся по венам. Это яркое пламя разгоралось с каждым мгновением, заставляя флорентийца лишь обрывочно осознавать, какую власть над собой он вручил руке Халила. Она спустилась вниз по животу и мягкими, потирающими движениями обласкала пах. К ней присоединились пальцы второй руки, осторожно поглаживающие, возбуждающие, легко помявшие затвердевшую мошонку, а затем оттянувшие кожицу на головке члена. Джованни глубоко вздохнул и открыл глаза, чуть привставая.
— Халил! — негромко позвал Али, который уже перетёр волосы Джованни с мылом, промыл в воде и распределил на пряди. Подобной сноровки от мальчика флорентиец не ожидал. Аль-Мансур слишком скромно описал таланты своего подопечного.
Восточный раб будто очнулся ото сна, услышав оклик, и совершил деяние ещё больше возбудившее Джованни: положил его ногу себе на плечо и принялся водить губкой и свободной рукой по бедру, разгоняя кровь. Флорентиец схватился ладонью за свой налитой желанием член и заскользил возбуждённой головкой между пальцев, сжал зубы и уставился пристальным взглядом в лицо Халила, сосредоточенное, опущенное, скрытое густыми прядями волос, свисавших со лба. «Подними голову! Посмотри на меня!» Сердце громко билось и отдавало в голову глухим набатом, грудь разрывало от спёкшегося внутри воздуха. Восточный раб чуть подался назад, склонил голову набок, прикасаясь губами и целуя нежную кожу почти под коленом. Его язык прошелся по сочленениям мышц и сухожилий, выпуская тысячи молний. Только после этого ресницы Халила дрогнули, и он ответил своим проникновенным взглядом на немой призыв Джованни. Флорентиец содрогнулся всем телом и излил семя. Судорожно схватился за бортики лохани, тяжело дыша, переживая головокружение и телесную слабость.