[9] Умбертин выбрал бенедиктинцев с предписанием отправиться в монастырь в Германии, но остался в Авиньоне под покровительством кардинала Наполеоне Орсини. Булла от 1 октября 1317 г. разрешила спиритуалам переходить в другие ордена.
[10] францисканцы обладали правом принимать исповедь и совершать простые таинства, пока это не было запрещено буллой. Это очень мешало церковным властям, накладывающим интердикт на город. Народ запросто тогда шел к францисканцам и плевал на каноников.
========== Глава 4. Некоторые обстоятельства вынуждают нас ==========
После таких суровых слов Верховного понтифика все шепотки в зале смолкли. Подобный приговор из самих уст наместника святого Петра на земле звучал как проклятие. Собравшиеся в зале служители церкви, затаив дыхание, обратили своё внимание на Анжело Кларено, но тот, ничуть не смутившись, ответил:
— Святой отец! Меня невозможно отлучить от церкви, поскольку я не отлучаемый от церкви! — монах с полуулыбкой деланно оглянулся по сторонам, проследив за реакцией зала. — Я всегда повиновался желаниям Папы Бонифация, патриарха и других, кто стоял надо мной. Я сейчас всё объясню… — и он принялся монотонно рассказывать, каким образом были получены компрометирующие письма и как были представлены ему во вред, пока понтифик его грубо не прервал, сделав прогоняющий жест рукой.
Сидящие подле Папы кардиналы зашептались, стараясь понять степень гнева, в котором сейчас находится их верховный владыка.
— Святой отец, — не унимался Анжело, — почему вы готовы слушать ложь от других, и не желаете выслушать правду от меня?
Внезапно кардиналы подключились к их спору. Один из них, Джакомо Колонна, повысив голос, настойчиво разъяснял, что положение тогдашних дел, а именно ссора между Папой Бонифацием и кланом Колонна, вынудила Анжело обращаться к тем и другим, защищая собственное право на новый орден, разрешенный предшественником, Папой Целестином, который сам стремился к отшельнической жизни, поэтому ласково приветил бедных братьев.
Тогда Папа Иоанн вяло спросил у всех присутствующих, в какой же орден следует вернуть Анжело. Ведь из целестинцев остался он один-единственный, а поскольку орден не был утвержден, то мятежного монаха нужно вернуть францисканцам. Однако министр ордена, Михаил из Чезены, выступив вперед из круга своей братии, заявил, что не желает видеть Анжело в своём ордене. Споривших успокоил кардинал Наполеоне Орсини, сидевший по правую руку от Папы Иоанна, посоветовав обратиться к бенедиктинцам.
Анжело Кларено предложили выбрать: отдать себя в руки инквизиции или остаться в заточении в одном из бенедиктинских монастырей в Ланье или Субиаке, чьи аббаты изъявили желание его принять. Монах выбрал Субиако, отказавшись от дальнейшей борьбы, и глухо пробасил себе под нос, что будет во всём повиноваться понтифику.
До глубокой ночи, уже при свечах в пустом зале приёмов, писари составляли документы, довершающие папский суд. Джованни сидел на кресле, где до него грел свой зад Орсини, и откровенно клевал носом, проваливаясь временами в глубины сна. Первое действие было закончено полной победой Папы Иоанна. Лидеры спиритуалов довольно откровенно признали себя послушными орудиями в руках предшествующих понтификов и попросту оставили своих братьев, которых сами же вдохновляли на борьбу за идею об абсолютной бедности.
Никто из них на суде не попытался защитить взгляды мятежных братьев из Нарбонны, Безье или Тосканы, что собрались в Авиньоне или спешили сюда в надежде, что их не бросят, а защитят и позволят жить так, как они считали праведным, сверяясь по строкам Священного Писания, рассказывающего им о жизни Христа.
Это заседание суда привело к обнародованию официального документа, о котором узнали все — Умбертин Казальский становился бенедиктинцем. Таким образом, всем остальным было негласно сказано: идеи спиритуалов не признаны, и теперь каждый из них обязан, повинившись, вернуться обратно в орден святого Франциска или сменить устав, по которому впредь будет жить [1].
Спустя седмицу, в которую писари канцелярии трудились в поте лица, переписывая новую буллу Папы, начинавшуюся словами «Quorundam exigit…» [2], всем спиритуалам была объявлена война. «Орден погибнет, если подчинённые откажут высшим в повиновении», — говорилось в письме, поэтому устав ордена францисканцев с высшего решения понтифика будет изменен: братья-минориты могут хранить пшеницу и вино на будущее в амбарах и погребах, полагаясь на усмотрение своих руководителей. Повиновение возводилось в высшее правило, а за ношение короткой и бесформенной одежды впредь будет назначаться наказание от Папы или наказание министров ордена.
Вечером того дня, когда гонцы разлетелись во все края быстрокрылыми птицами, унося с собой сотни раз переписанные слова буллы, Джованни решился спросить у брата Доминика: в чём же суть нынешнего решения понтифика? Тот посмотрел на него, явно удивившись проявленному интересу, но решив, что представился благоприятный случай изложить свою лекцию благодарному слушателю и скоротать время за шахматной игрой, начал свой рассказ:
— Тебе же известно, что спор о pauper usus, или абсолютной бедности, ведется уже более ста лет? — Джованни кивнул, подложил себе под спину мягкую подушку и, облокотившись, приготовился слушать.
Его волосы уже порядком отросли, он откинул прядь со лба и завернул её за ухо, поймав на себе жадный взгляд брата Доминика. Монах облизнул пересохшие губы и продолжил:
— Некоторые братья толкуют бедность по-своему, уподобляясь еретикам-вальденсам, которые считают, что даже краюху хлеба не стоит откладывать на завтрашний день. Многие из них, подражая Христу, странствуют, призывая в своих проповедях мирян последовать их примеру. И множество людей, поддавшись соблазну, продолжают отказываться от собственности и начинают вести жизнь нищих, просящих подаяние. А что же будут делать богатые, приумножающие свое состояние, если кругом все станут бедными и убогими попрошайками?
Брат Доминик сделал многозначительную паузу в своём повествовании и, не дождавшись от Джованни ответа, высказал собственную мысль:
— Рождается зависть: к украшенным сводам церквей, расшитым праздничным одеждам священников, надеваемым на праздники, к монастырям, что рачительно ведут хозяйство, позволяя братии совершать свой труд молитвами. Слишком много развелось на свете вольнодумства, они говорят, что Римская церковь богата золочеными подсвечниками и ритуальными чашами, поэтому не следует пути Христа, а значит — греховна. Однако больший грех, когда люди, принявшие обеты, возводят хулу на самого понтифика, обвиняя его в праздности и стремлении к роскоши. Ставят под сомнение его силу принимать исповедь и отпускать грехи.
Брат Доминик смолк, потирая массивное золотое кольцо на своем пальце с вплавленным в него изумрудом. Он посмотрел на фигуры, расставленные на доске, и просчитал партию, которая приведёт его к победе:
— Я рад, что Папа Иоанн взял на себя этот непосильный труд — призвать монахов и поддерживающих их мирян к покорности. Охваченные смущением в умах должны отречься от каких-либо воззрений, порождающих грех. — Он сделал ход и с улыбкой посмотрел на Джованни, который нахмурился, оценивая бедственное положение своих всадников на доске.
— Теперь нас ждёт смута? — проронил флорентиец и посмотрел на брата Доминика в поисках ответа.
— И да и нет, — загадочно ответил глава папской канцелярии, — спиритуалы пойдут в народ. Но время работает против них: скоро ты увидишь следующий папский суд, на который будут приглашены те, кто возмутится буллой, а многие из них уже здесь, в Авиньоне, их не нужно будет собирать. Сначала напишут обращение, а потом сами придут на встречу с понтификом. Скажут, что Папа Иоанн, выпустивший некое постановление, начинающееся с Quorumdam, которое, определяя или позволяя братьям-миноритам хранить пшеницу и вино на будущее, действует против евангельской бедности и поэтому против благой вести Христа.
Брат Доминик опять сделал ход, подставляя незначимую фигуру, и игра набрала темп. Джованни сел, напряженно склонившись над доской: