Тоже самое относится и Джованни, который считает по Пасхалиям: дата Пасхи колеблется между 21 марта и началом мая, соответственно, можно родиться как за месяц до Пасхи, так и за 11 месяцев до Пасхи по григорианскому исчислению.
Считать по месяцам — тоже было привилегией учёных людей, гораздо проще запомнить: родился, когда «рожь цвела» или когда «рожь колосилась».
========== Глава 6. В родном городе ==========
Николо со своими людьми вернулся достаточно быстро — все были уставшими после дня сидения за вёслами, да и сама Капрайя была тем местом, где они останавливались постоянно, следуя из Пизы во Флоренцию. Джованни, привлеченный светом лампад, чуть приподнялся, разлепил веки, удостоверился, что на лодку вернулись его же спутники, и опять провалился в сон.
С первыми лучами солнца все проснулись практически одновременно, пробуждая друг друга и разминая затёкшие, отдающие тянущей болью мышцы. Гребное весло оказалось вновь в руках Джованни вместо завтрака и ощущения приятной неги на тёплом ложе в объятиях любовника. Халил и Николо были заняты тем, что выставляли паруса. Взгляд флорентийца невольно задержался на руках восточного раба — длинные и сильные пальцы, перебирающие грубые верёвки и парусину, представлялись такими же напряженными и сжимающими до боли мышцы на плечах или сминающими простыни на вершине экстаза, когда тело чуть выгибается и вибрирует натянутыми струнами кифары в нежных объятиях музыканта. Рот Джованни наполнился слюной, а в паху заметно потяжелело — Халил сейчас полностью завладел грёзами и заставлял постоянно размышлять над тем, где бы найти место во Флоренции столь уединённое, чтобы всласть напиться восточного вина, текущего с его губ.
Кустарник на берегах Арно редел, по обе стороны поднимались невысокие холмы, увенчанные каменными строениями и засаженные виноградником в ложбинах. Городские стены Флоренции появились внезапно из-за поворота, и меньше чем через час судно остановилось у пристани в торговом квартале.
Джованни замер на краткий миг, пропуская сквозь тело знакомую, родную, чудесную и заставляющую частить сердце суету. Солнце целовало щеки чуть жалящими лучами. Вдыхаемый воздух нёс в себе свежесть речной воды с запахом ярко-зелёных водорослей и хрупких панцирей полосатых улиток. С черепичных крыш вниз, на улицы города, опускалось марево, замешанное на разогретой глине. Высокие каменные башни старого квартала манили прохладой полутьмы, в которой можно было спрятаться и подолгу созерцать узкую полоску синего неба над головой. И флорентийский говор. Он песней вливался в уши, настолько естественно, что являлся отражением любой мысли.
— Синьор, — Али осторожно дёрнул за рукав, заставляя вернуться с небес на землю. Перед Джованни уже стоял человек, предлагающий услуги носильщиков. Чуть дороже, чем в Пизе, но флорентийцы не снизили бы цену ни на одно денье, а заниматься поисками нищих бродяг не было времени. Джованни назвал адрес, сердечно распрощался с Николо и первым сошел на берег, жестом приказывая спутникам не отставать ни на шаг. С главной улицы они свернули в короткий проулок, ведущий на маленькую площадь. Там Джованни вновь затопили чувства и волнительное ожидание встречи, а перед глазами вереницей мелькнули лица матери, отца, братьев, племянников.
Внутри дома их встретила Кьяра, спускавшаяся по лестнице с ворохом отглаженных простынь. Привычно улыбнулась новым постояльцам и вздрогнула, узнавая.
— Райнерий! Джованни приехал!
Брат спустился вслед за своей женой, подхватил за плечи и, лучась радостью, увлёк в соседнее помещение еще пустой харчевни. Быстро заговорил, сбиваясь на полуслове, чтобы перевести дух, и вывалил на Джованни все новости, что произошли с того времени, как Фиданзола с Пьетро вернулись из Марселя. Семья Мональдески выкупила дом-башню напротив и теперь собирается расширить своё дело. Правда, здание еще пустует и приведено в порядок всего два этажа, но когда в него все переселятся, то свободные комнаты в старом доме можно будет предложить гостям.
— Синьоры Мональдески! — возмущенная Кьяра стояла в проёме двери. Ставшая хозяйкой постоялого двора и матерью, она всё меньше походила на скромную соседскую девочку, которую Джованни помнил смутно и то только по исключительному случаю, когда ревущих пятилетних Стефано и Кьяру долго не могли успокоить всем кварталом. Дети подрались. — Мне что с маврами делать?
Райнерий, чуть наклонившись назад и вбок, внимательно изучил взглядом пространство позади Кьяры, где продолжали стоять неподвижно Али с Халилом. Женщина даже отодвинулась, чтобы не мешать мужу. Затем Райнерий повернулся к Джованни, разводя руками и взглядом спрашивая: «Что? Кто?». Тот положил локти перед собой на стол и подался вперёд, чуть привставая с места:
— Я с юными мальчиками в одной постели не сплю, — прошептал придвинувшемуся Райнерию почти на ухо.
— Ясно. Мелкого разместим с детьми.
— И приставишь к работе, чтобы без дела не болтался и наш язык учил. Я прикажу, чтобы он тебя слушался во всём. Что предложишь мне? — скрывать что-либо от Райнерия не имело смысла. Все хозяева постоялых дворов Флоренции прекрасно знали, о чём речь, когда один синьор, сопровождаемый безусым другом, предлагает плату за два часа по цене целой ночи.
— Для тебя — верхний этаж башни. И попроси своего друга без повода на улицу не выходить и постояльцам на глаза не показываться. Кто они, если спросят?
— Мальчик Али. Раб, отданный мне одним рыцарем в плату за лечение в Авиньоне. Второй — тоже раб. Халил. Ну, — Джованни задумался на краткий миг, — скажешь, что искусный резчик по камню, что я его хочу показать Ванни Моцци. Всё равно к патрону придётся зайти в ближайшее время, о здоровье проведать.
— Ты к нам надолго?
— Нет, — покачал головой Джованни, отодвинулся и вновь расслабленно сел на скамью, — за несколько дней до Пятидесятницы уйду в Болонью. Там буду учиться. Али, подойди к нам!
Забота о мальчике была поручена Кьяре, но прежде Джованни разъяснил Али на мавританском, что никто в этой семье обид чинить не будет, однако поработать придётся. Таким способом можно быстрее освоить язык — в постоянном общении. Али расплылся в хитрой улыбке и повернул голову к Халилу, все еще скромно стоявшему в передней комнате.
— Ага, — Джованни проследил за взглядом мальчика, — и чтобы прекратить все твои дальнейшие расспросы и ёрничания, отвечаю откровенно: с Халилом я буду заниматься моим родным языком лично. Ему нельзя выходить на улицу без сопровождения с такой приметной внешностью. Кстати, тебе тоже запрещено одному покидать этот дом и тем более — выходить за пределы квартала, разговаривать с незнакомцами, воровать, — Джованни нудно и, как ему казалось, весьма назидательно продолжал перечислять, загибая пальцы.
— Да понял я, понял! — насупился Али и шмыгнул носом. — Вас когда в следующий раз смогу увидеть? Дня через три? — и опять в глазах мальчишки, старающегося сохранить серьёзное выражение лица, играли озорные огоньки.
Джованни шумно выдохнул и задрал голову вверх, мысленно успокаивая себя и рассуждая, какой ответ дать правильнее, чтобы избежать очередной насмешки. Он потряс головой, приводя мысли в порядок:
— Али, о том, что между мной и Халилом есть какие-то отношения, кроме дружеских, никто не должен знать и даже догадываться. Всё это только в кругу моей семьи, — он обвёл руками стены комнаты. — Ты теперь часть этой семьи, поэтому ни звука не должно проникнуть за пределы этого дома. Между нами, членами семьи, тоже не принято что-либо обсуждать. Поэтому запри рот свой на замок и веди себя почтительно. А теперь скажи правильно, как нужно отвечать?
— Si, signor! — бойко воскликнул Али, проясняясь в лице, будто услышал над собой ангельскую песню.
На радость Джованни, мысленно молившего Господа дать ему еще немного времени, мать с отцом ушли на праздник к соседям в другую часть города, а Пьетро подрабатывал писарем у какого-то нотария, поэтому обычно возвращался поздно, на закате дня. Постоялый двор соединялся с башней посредством деревянных мостков, перекинутых над узкой улицей на уровне второго этажа между дверными проёмами. Братья с трудом, обливаясь потом, затащили дорожный сундук вверх по лестнице, под самую крышу башни. Здесь не было ничего, кроме широкой кровати с плотным балдахином, пары скамеек и стойки с умывальными принадлежностями. Остальное огромное пространство, не разделённое перегородками, было пустым, каменные стены очищены от старой штукатурки, а под ногами блестели половицы свеженастеленного пола. Джованни удивленно присвистнул, понимая, на что красноречиво намекал Райнерий: эта уединенная комната сдавалась для определённых нужд, семейный бизнес процветал.