Речь синьора Витторио была радостно поддержана. Джованни украдкой взглянул на свою мать. Фиданзола улыбалась через силу, сминая в руке край своего платка. Ее стало жалко: их семья насильно стёрла воспоминания о Стефано из своей жизни. Мать сходила с ума в молитвах и напрасных надеждах. Нерастраченные силы, которые раньше предназначались на волнения за одного сына, переполняли ее, и Фиданзола теперь вознамерилась устроить благополучную судьбу своего второго сына. Джованни нахмурился, чутко ощущая, что простым разговором всё это не закончится: «Я вспомнила! — донеслась до него реплика синьоры Гвичарди, — дочь моей сестры недавно овдовела, от предыдущего брака остались две девочки, а её отец, то есть муж моей сестры, он в Пистойе нотарием работает, как раз будет не против. Там и приданое хорошее».
Джованни вновь устремил своё внимание в тёмный проём, но там было пусто. Отвернулся, пытаясь сосредоточиться на разговоре Райнерия-старшего с младшим Гвичарди о предполагаемых поставках зерна и рассуждениях, будет ли этот год урожайным.
— Вот, попробуй сладкое! — Пьетро внезапно оказался у него за правым плечом и подсунул под руку маленькое деревянное блюдце с запечёнными в тесте сухими яблоками в меду. — Райнерий ждёт у входа в дом, нужно поговорить.
Они расположились снаружи за небольшим столом прямо напротив освещенного окна харчевни. Изнутри доносился громкий гул голосов и отдельные фразы, способные надёжно скрыть то, о чём пойдет разговор между братьями. Джованни обеспокоился, что его сейчас попросят покинуть родной дом из-за содомии, но речь пошла совсем о другом. Братья хотели знать, что он думает об исчезновении Стефано: жив или мёртв?
— Молитесь как об усопшем, — уверенно ответил он. — Стефано сел на корабль, плывущий на Майорку, корабль утонул во время шторма, никто не выжил. Не спрашивайте меня, как я узнал, но наш брат — погиб.
Братья выглядели расстроенными. Замолчали надолго. Затем Райнерий вновь заговорил:
— Отец хочет, чтобы ты остался жить во Флоренции. Открыл с Пьетро нотариальное дело. У тебя есть право работать нотарием, вступишь в гильдию, сделаешь Пьетро своим помощником. Отец собрался поговорить с синьором Моцци, чтобы тот ссудил вам денег и оказал покровительство. В нашем доме уже лежит одно обязательство от синьора Моцци, что тот оплатит твоё обучение в университете. Если он так хочет дать тебе денег, то ты можешь их забрать иным путём.
— Как здоровье синьора Моцци? — недовольный этим общим семейным замыслом Джованни решил переменить тему. «Райнерию постоялый двор, Пьетро — своё дело». И опять родная семья собирается, себе в угоду, принести в жертву мечты именно Джованни.
— Ходит с палкой, но почти полностью выздоровел. Уж очень крепкий старик! — восхитился Райнерий и продолжил рассуждать дальше. — Но ты не ответил. Зачем тебе Болонья? Чтобы получить диплом лекаря, а потом вновь искать себе место? Спать с покровителями? У тебя будет своё дело! Не хочешь заводить семью? Сделай своим домом башню. Пожалуйста! Тебя никто не упрекнёт, что ты творишь грех с рабом-мавром!
— Каким мавром? — удивлённо встрял Пьетро. — От меня опять что-то скрываете?
— Не скрываем! — убедительно ответил Райнерий, показывая пальцем на брата. Джованни только плечами повёл. — Вот Джованни теперь уважаемый человек, телом своим не торгует, слугу-мавра содержит. Не мальчика, мальчик второй, а первый — тот парень, которого ты на кухне видел, тебя постарше.
— А-а-а… — многозначительно протянул Пьетро.
— Проклятие! — простонал Джованни и схватился за голову. — Хотел бы я помочь, хоть чем-то, но…
— А ты не торопись! — вкрадчиво продолжил Райнерий. — Подумай! Я матери скажу, чтобы с женитьбой к тебе не приставала. В родном городе куда уж проще жить, чем скитаться. Подумай, мы не торопим. К синьору Моцци сходи, спроси у него совета. Доберись до него раньше, чем отец придёт уговаривать. Может быть, сможем все как-то договориться! А теперь вернёмся, чтобы нас не хватились, — он дружески похлопал Джованни по плечу.
Гости разошлись ближе к полуночи. Мужчины семьи Мональдески дружно убирали столы, расставляли по местам, иногда толкаясь, тащили пустые блюда в сторону кухни, где Фиданзола мыла посуду в большом тазу. Халил помогал — вытирал чистые чашки полотенцем. Кьяра уже давно ушла в комнаты укладывать детей спать и позвала Али с собой. Затем Пьетро остался в общем зале подметать пол. Райнерий расставлял посуду по шкафам. Родители тоже отправились спать.
— Я видел, как ты на меня смотришь, — Джованни улучил время, пока братьев не было на кухне, и прижался к спине мавра, кратко целуя в шею. — Христианский праздник тебя утомил?
— Нет, — прошептал Халил, накрыл его руки поглаживающие по животу своими ладонями и повернул голову в полупрофиль. — Вы очень весёлые. Мужчины сидят за одним столом с женщинами. Все пьют вино. Это так странно! У нас дома разделены на две половины. Друзьям хозяина запрещено заходить на женскую. А уж целовать чужих жён, дотрагиваться до них!
— Но разве ваши мужчины совсем обделены женским вниманием? Или мужским? — игриво продолжил Джованни, от количества выпитого вина в голове еще шумело, хотелось выйти из душной кухни на свежий воздух.
— Только рабы. С чужими женщинами — запрещено.
— А рабам с рабами? Неужели у тебя никого не было, кого бы ты любил? — продолжил допытываться Джованни. Он провёл рукой по убранным в косу волосам мавра, отодвигая в сторону, чтобы добраться губами до чувствительного затылка.
— Запрещено без разрешения хозяина. Не было, — спокойно ответил Халил на оба вопроса, сохраняя достаточно серьёзное выражение лица и не проявляя больше никаких эмоций.
— Какой же ты бесчувственный! — пьяно упрекнул его флорентиец и зевнул. — Пойдём спать.
Деревянные мостки без перил, перекинутые между домами, в кромешной тьме представляли опасность. Пока Халил поднимался наверх за дополнительным светильником, Джованни пытался надышаться свежим ночным воздухом, сидя на одном конце мостков и свесив ноги в пустоту. Хмель не хотел уходить из головы и казался спасением от того роя мыслей, что в ней появлялись и кружили. Разговор с братьями окончательно смутил то, что было простым и понятным враньём как самому себе, так и окружающим. «Если я сейчас неожиданно просто подамся вперёд, не удержавшись, то что случится? Это же совсем непредсказуемо — вот так оттолкнуться и отдать себя в руки Господа!» А затем ужаснулся своих же мыслей.
Зыбкий огонёк спускался всё ниже по лестнице, пока с той стороны не появился Халил с двумя лампадами в руках. Он их оставил на пороге, а сам довольно решительно подошел к расслабленному Джованни, чуть встряхнул за плечи, приводя в сознание. Восточный раб чувствовал себя на мостках столь же уверенно, будто гулял по широкому тракту. Джованни и не заметил, как они оказались уже по ту сторону, в башне. Халил раздел его, обтёр тело влажной тряпицей и уложил на кровать. Флорентиец достал из своей лекарской сумки, протянутой любовником, обещанную мазь, предложил помощь: размазать её членом изнутри. Рассмеялся своим же словам и мгновенно затих, погрузившись в сон, подобно задуваемому огню на кончике фитиля.
========== Глава 9. Лекарство для хозяина ==========
Утреннее небо, затянутое серыми тучами, предвещало сырой день и проливной дождь. Джованни с трудом разлепил веки, прислушиваясь к звону колоколов, чуть приподнял голову, разглядывая узкую полоску белёсого света за окном, и вновь опустился на подушку. Спешить было некуда. Он чуть отогнул натянутое до подбородка одеяло, чтобы подставить обнаженную грудь свежей утренней прохладе. Потянулся, обретая чувствительность в теле. «Где Халил?» Джованни испуганно вздрогнул, огляделся. Восточный раб спал отдельно, на самом краю с противоположной стороны кровати, повернувшись спиной. Тёмное оголённое плечо, выглядывающее из-под цветистого покрывала, которым Халил укрылся, полностью отдав тёплое одеяло во владение Джованни, размеренно опускалось и поднималось. Волосы были стянуты сзади лентой, открывая взору соблазнительный изгиб шеи, к которому хотелось прикоснуться поцелуем. «Эти мавры уж слишком чувствительны к запаху виноградной лозы!» — посетовал Джованни и осторожно сполз с кровати. В лохани была еще вчерашняя вода, оставшаяся после купания, которую они так и не удосужились вылить, в ведре на донышке оставалась чистая, и её хватило для умывания.