— Это уже ересь!
— И какая! — торжествующе откликнулся брат Доминик, почти завершая проигрыш Джованни. — Таким образом, Папа Иоанн, если развивать подобную мысль, становится еретиком и, соответственно, теряет папскую власть. Он больше не может заставлять кого-либо повиноваться ему, теряет и многое другое, например, представление, что он непогрешим в своих делах, и прелаты, поставленные им с тех пор, как он издал постановление, не имеют церковной юрисдикции и власти.
— И если каноники объявляются еретиками, — устало продолжил Джованни, вытягиваясь на боку на ложе и подкладывая подушку себе под голову, — то и все другие, кто поддержал издание буллы и сейчас поддерживает, становятся еретиками.
— Конечно, — брат Доминик переместился к нему на длинную скамью, устланную мягким сиденьем, набитым лебяжьим пухом, и расположился в ногах, — и братья-минориты, которых просили утвердить новый устав или те, кто утвердили или приняли это, кто следует этому, становятся еретиками.
Джованни почувствовал, как ладонь доминиканца прошлась по его бедру, а потом переместилась в область ягодиц. Монах придвинулся ближе. Флорентиец со вздохом смежил веки и недовольно пробурчал, ожидая дальнейших поглаживаний уже по обнаженной спине:
— Разговоры о ереси тебя слишком сильно возбуждают!
— Как и еретики — явные и скрытые, — прошептал брат Доминик, прикасаясь жаркими губами к его плечу. — Ты даже не представляешь, какие усилия я прилагаю, чтобы отвратить себя от соблазна.
— Представляю, но продолжаю соблазнять! — Джованни отстранился от его поцелуев, переворачиваясь на спину. Брат Доминик замер, не решаясь сделать следующий шаг, и начать ласкать чувствительные места на груди и животе. — О нас уже пошли разговоры. Братия в ожидании, когда сможет услышать вожделенные стоны. Как ты им объяснишь, что всего лишь испытываешь себя на крепость духа?
Джованни настороженно наблюдал, как меняется лицо брата Доминика: от явного гнева, заливающего гладкие щеки яркой краской, до бледности, присущей страху:
— Ты прав, — тяжко выдохнул монах, — осторожность нам не помешает. Следующие шахматные партии будем играть в саду. И почаще выезжать на прогулки за город. Мне нужно что-то придумать, чтобы моё покровительство тебе не выглядело столь явным.
— Но ты не отступишься? — на губах флорентийца заиграла снисходительная улыбка. Ему даже стало жалко брата Доминика, поставившего себя в ряд тайных воздыхателей, не смеющих ни купить услуги шлюхи, ни проявить свои чувства прилюдно.
— Эх, Мональдески! — доминиканец с печалью во влажном взоре провел пальцами по груди флорентийца. — Я не могу забыть тот день, когда впервые увидел тебя в тени деревьев, ты выглядел таким уверенным и совершенным в своей красоте, что я невольно сравнил тебя с мраморной статуей, что вытачивали твои великие предки, украшая Вечный город. Как я могу отступиться? Ведь удерживаю тебя рядом не ради удовлетворения своей похоти, а из любви к совершенной красоте вещей.
Джованни хотелось рассмеяться ему в лицо: так искусно скрыть и покрыть плащом таинственного мрака свои откровенные желания сможет не каждый. Однако сделал вид, что поверил: те небесные своды, на которые вознёс его брат Доминик, давали слишком много преимуществ: спокойное изучение книг, уважение к статусу папского нотария, значимость подписи и доступ к печати. Используя такое положение, можно было составить любой документ или письмо, если потребуется. Да и ласковые поглаживания не приносили отвращения, а скорее смывали серую пену тоски, что захватывала сердце каждый раз, когда солнечные лучи гасли в сгущающихся сумерках и наступало время зажженных лампад и потрескивавших углей в камине — предвестников наступающей блёклой осени и холодной мрачной зимы.
Последующая седмица не принесла ничего нового, кроме отъезда понтифика с кардиналами в Карпантрас и многочисленных жалоб или восторженных строк на буллу об изменении в уставе ордена. Архиепископский дворец вновь погрузился в сонную тишину скриптория. Затем Джованни получил краткое письмо из Флоренции от брата Райнерия о том, что брат Стефан ушел из обители в неизвестном направлении, хотя по слухам — отправился с братией в Авиньон. Брат Пьетро с матерью тоже собираются отправиться в гости к Джованни, обеспокоенные его летними призывами крепко следить за Стефаном.
Это известие и обрадовало, и опечалило: теперь стоило держать себя с осторожностью и молиться, чтобы Стефан не натворил глупостей. Ходили слухи, что Папа вернется ко дню святого Мартина [3], чтобы встретиться с теми, кто возроптал против его воли, изложенной в Quorumdam exigit, и в канцелярии начали появляться списки тех братьев, кто обязательно придёт на следующий суд, чтобы с пламенным словом Господ на устах защитить веру. Родового имени Мональдески Джованни там не обнаружил, чему очень обрадовался.
Назначенный день приближался, и Джованни не находил упокоения своей душе, пытаясь просчитать последствия, выпытывая у брата Доминика, как поступят с теми, кто окажется осужден. Ненамеренно он даже познакомился с помощником городского нотария, который выполнял при тюрьме те же обязанности, что и Джованни в Агде, замещая Обертана Николя. От него и узнал, что подвалы доминиканской обители, как и францисканской, готовы принять множество узников.
Глава канцелярии тоже, повинуясь общему волнению, вел себя осмотрительно: мог ни разу не взглянуть в сторону флорентийца, несколько раз на дню посещая скрипторий, а на ночь запирал за собой дверь в спальню на засов, с грохотом и царапающим нервы скрежетом, чтобы всем любопытствующим было ясно: доминиканец и не помышляет о грехе.
***
[1] 1 октября 1317 г. Иоанн XXII официально объявляет Умбертино бенедиктинцем и назначает в монастырь Gembloux (Жамблу, на территории современной Бельгии).
[2] 7 октября 1317 г.
[3] 11 ноября.
========== Глава 5. Ожидание ==========
От автора: по заявкам от читателей. Михаэлис, Готье, черный араб и прочие желающие покурили в стороне.
***
Погода внезапно испортилась, и теплая сухая золотая осень сменилась сильными холодными дождями. Влага с небес лилась нескончаемым потоком, временами превращаясь во взвесь мелкого тумана, который ближе к середине дня развеивался сильными порывами ветра, приносившего очередное темное облако, и капли начинали грохотать по черепице крыш. Вода мутными потоками заливала улицы, вздыбливала реку, наполняла подвалы до краёв, устремлялась в дома. Жители Авиньона запирали двери, наваливали возле них мешки с песком и старались не отходить от теплого очага.
Джованни нервничал, тосковал и не мог себя заставить прочесть и строчки. Гонцы с письмами пережидали непогоду где-то в других городах, мать с Пьетро также застряли где-то посередине дороги. На море, по слухам, шторм разметал все корабли, и навигация в порту Марселя замерла, дороги размыло, превратив поля в целые озера. Урожай успели собрать, но в амбарах зерно начало отсыревать.
В архиепископском дворце было холодно. Брат Доминик уже второй день не удосуживался растопить камин и обогреть их комнаты. Джованни, проведя бессонную ночь и испытывая холод даже под двумя одеялами, войдя в тёмную промозглую переднюю комнату после теплого скриптория, решительно развернулся и отправился на кухню за дровами и кресалом.
Брат Доминик сидел в кресле, закутанный в два шерстяных плаща, и читал книгу при тусклом свете лампады. При виде бесцеремонно вошедшего Джованни, отвлёкся и с удивлением на него посмотрел. Флорентиец в молчании прошествовал к камину и долго возился, раскладывая поленья и поджигая сухие клочки ветоши, чтобы пламя правильно занялось и дало больше жара.
Затем Джованни придвинул тяжелый табурет и сел напротив брата Доминика, пристально и с интересом рассматривая его черты лица, будто первый раз видел. Тот начал дрожать, то ли от холода, то ли от смущения, то и дело потягивая полы плаща, чтобы плотнее закутаться в него. Потом захлопнул книгу и настороженным взглядом впился в лицо Джованни. Так они просидели, изучая друг друга, достаточно долго, пока комната не наполнилась теплом.
Джованни, приняв для себя решение, внезапно встал со своего места, прошел в свою комнату и вернулся с маленьким кувшином, наполненным маслом. Он обильно залил им засов на комнате брата Доминика: