Брат уперся. Я не слушал их многословный спор и всё смотрел на раба, завороженный его звериной мощью. Тот понял, что разговор идет о нём, и, насколько позволяла вымоченная солью веревка, оглянулся, рассматривая нас. Во взгляде пленника мне почудилось презрение. Да и как он мог смотреть на двух увешанных золотом, раскрашенных щеголей, один из которых ростом был ниже его плеча, а второй, размахивая руками, яростно спорил с презренным купцом?
Я снял браслет, стоивший не меньше четырех сиклей, и, не глядя на торговца, сунул ему в раболепно подставленные потные ладошки. Тот рассыпался в славословиях моей щедрости, низко кланяясь. Сарпедон удивленно вскинул тонкие брови. Один из стражников отвязал кассита от вереницы рабов и потянул его к нам за веревку, захлестнутую петлей на шее. От раба воняло, как от хищника. Я, проведший лучшие годы своей не столь уж короткой жизни в походах и боях, не находил такой запах неприятным. Скорее, наоборот. Ноздри мои слегка дрогнули, и я снова окинул громадного пленника с головы до ног. Это было отвратительно — унизить столь мощного и гордого мужа, сделав его рабом.
Кассит недоверчиво глядел на меня.
— Как звать тебя? — спросил я на его наречии. Наверно, я сильно перевирал слова, потому что пленник нахмурился, догадываясь о смысле вопроса, и только потом отозвался.
— Итти-Нергал-балату, — голос его был подобен приглушенному рычанию льва.
Нергал. Так жители далекого Баб-Или называют Ареса. Я не удержался, пощупал его каменные мускулы. Раб настороженно косился на меня, как только что пойманный дикий конь. Я попытался, как мог, его успокоить, улыбнувшись и ласково похлопав по руке.
— Нергал-иддин (Сын Нергала), ты — воин, тебя здесь не обидят…
Он удивленно поглядел на меня с высоты своего роста. Я достал меч и решительно перерезал веревки, спутывавшие руки раба. Тот с облегчением тряхнул затекшими кистями и начал сжимать и разжимать кулаки, разгоняя застоявшуюся кровь. Лапищи у него были такими огромными, что он запросто мог сомкнуть пальцы вокруг моей талии. Я опять потрепал его по руке, ободряя, и, позвав воинов, велел отвести к колесницам, а во дворце — вымыть, накормить и дать отоспаться. Кликнуть лекаря, чтобы осмотрел его раны. Кассит, было, напрягся, вслушиваясь в чужую речь. Ноздри его крупного носа расширились и заходили по-звериному. Но воины обращались с моим рабом без грубости, и он пошел за ними. Я проводил его взглядом.
— Убежит, — заметил Сарпедон и добавил не без шутливого ехидства: — И зачем он тебе, брат?
— Что? — рассеянно переспросил я и вдруг понял, что действительно не знаю, зачем купил этого пленника. Рассмеялся: — Решил обзавестись зверинцем и для начала приобрел медведя.
— Ага! Я же видел, как ты на него смотрел! Только посмей теперь посмеяться надо мной, когда я куплю хорошенького мальчика или девушку! — расхохотался Сарпедон. — Но вкус у тебя, брат, отвратительный. Фу, какая гадость! Мохнатый, огромный, вонючий, как циклоп! Воистину, ничто не способно сделать из тебя человека утонченного. Сколь ни скрывай свою суть за учтивыми манерами, сдержанностью и умеренностью, в душе ты останешься существом необузданным и диким. Ты поздно родился, Минос, твое поколение — первые порождения медного века — ушло в небытие.
Я опустил глаза, пряча злобный взгляд: не хотелось, чтобы Сарпедон узнал, насколько точны были его догадки, и как болезненно ему удалось задеть меня. Знаю, он не хотел, и я поспешил скрыть обиду за смехом.
— Ты пользуешься моей добротой, — прорычал я, сделав шутовски-грозное лицо. — Иному я не спустил бы таких слов!
Сарпедон слегка ткнул меня кулаком в бок, и мы, беззаботно смеясь, направились дальше…
Я перевел взгляд на Инпу:
— Ты удивлен, божественный?
— Ничуть. От тебя можно этого ожидать. Полагаю, что немного найдется смертных, похожих на Миноса, который, влюбившись, не смотрит на то, что он — анакт, а любимый — раб!
— Не всякий гепет сравнится с Нергал-иддином в благородстве! — воскликнул я.
— Разумеется! Ещё немного, и ты назовешь своего раба богоравным, — насмешливо отозвался Инпу и продолжил тоном велемудрого школьного учителя: — Я рад, что ты не лжешь себе. Смотри, ложь затемняет пути. Лгать пристало врагу. Ты, царь, можешь солгать вельможе, возлюбленному, матери, другу. Но никогда не лги себе, сын бога. Ибо, привыкнув к этому, ты потеряешь пути, по которым шествуешь, и попадешь в бездну, кишащую крокодилами и змеями. Если бы ты назвал мне имя Милета, я заставил бы тебя смотреть в сердце свое пристально-пристально и искать другого ответа. Но ты — хороший ученик. Моё Ка довольно тобой!
— Милет?.. — я растерянно потеребил прядь волос. — Иногда мне кажется, что стыдно человеку благородному испытывать столь сильную страсть, пленившись только совершенным телом. Нет, я не хочу сказать, что душа Милета порочна. Просто… он чужой мне. Этот юноша играет на струнах сердца моего, как умелый музыкант на арфе. Я чувствую себя с ним, как рыба, запутавшаяся в сети.
— Вот как? — настороженно дернул ухом Инпу. — И как ему удалось поймать тебя, повелитель кефтиу?
— Должно быть, — с печальной улыбкой произнес я, — стрела Эрота поразила меня. Едва увидев его на пиру у Сарпедона, я понял, что хочу всецело обладать им. Ни с кем не делясь.
Милет. (Кносс. За семь лет до воцарения Миноса, сына Зевса. Созвездие Скорпиона)
— Брат мой! — Сарпедон нагонял меня по переходу. Я остановился, поджидая его. Он подскочил и поспешно обнял меня за плечи: — Говорят, ты снова отправляешься на войну, Минос? Куда на сей раз?
— На Мелос, Сарпедон, на Мелос, — отозвался я радостно. Тогда я уходил на войну с легким сердцем. Жизнь воина нравилась мне, несмотря на все тяготы, лишения и опасности. А может, именно благодаря им. Ничто не придает жизни такой пьянящей прелести, как постоянная близость смерти. Сарпедон раздраженно фыркнул, сдвинул тонкие брови:
— О, боги Олимпийские! Когда же это кончится?
— Когда Киклады покорятся власти критских анактов, — я задорно вскинул голову.
— А потом Астерий захочет подчинить Лакедемон, Аттику, Аркадию, Фессалию и прочие земли до пределов Ойкумены? — брат недовольно поморщился. — Опомнись, Минос! Астерий науськивает тебя, как охотничьего пса. Причем, ему от этого двойная польза. Ты расширяешь владения его державы и увеличиваешь мощь и славу Крита…
Он запнулся на мгновение. Я нахмурился. С тех пор, как я возмужал, при дворе нередко говорили, что царь боится меня не на шутку.
— Ты назвал только одну выгоду.
Сарпедон замялся, уже жалея, что обмолвился, потом всё же выпалил:
— Астерий удаляет тебя из дворца.
Я почувствовал, что на щеках моих появился гневный румянец.
— Не стоит повторять всё, что надул в твои ушки ветер, и напела безмозглая Осса, брат! Я чту анакта Астерия, он добр с нами, как отец! Или ты отказываешь мне в такой добродетели, как благодарность?
Сарпедон залился краской стыда.
— Прости, Минос. Глупое слово сорвалось с моего языка.
Мне показалось, что он, как всегда, не договаривает. И чем-то обеспокоен.
— Я не сержусь, — улыбнулся я, обняв брата. — Лучше ответь, что так напугало тебя? Кто-то решил, что Астерий думает от меня избавиться? Но для чего анакту это нужно, Сарпедон? Зачем ему гневить Зевса?
Интересно, что за змея источает яд из уст своих? Я уже хотел было спросить у Сарпедона, кто ему напел это, но вовремя спохватился. Мой братишка с детства не выдавал сообщников своих шалостей и проказ. И сейчас, наверняка, упрётся и замолчит. Да еще обидится на меня.
— Вовсе нет! — воскликнул он и отчаянно затряс головой. — Я просто хотел позвать тебя на пир! Я готовил его для тебя много дней и очень огорчился, узнав, что ты снова покидаешь Крит.
Неужели он хочет, чтобы я поверил его объяснениям?! Я внимательно посмотрел в глаза брату. И с удивлением заметил, что он, кажется, не лжет.