Я хотел было броситься к нему, обнять, утешить. Но кто-то решительно перехватил мою руку.
— Твое прикосновение, Минос, сын Муту, может быть опасно для доброго Кокала. Вспомни Афины.
Я оглянулся. Передо мной стоял бледноликий юноша, тонкий и изящный, словно сошедший с фресок Лабиринта. Венок из голубоватых асфоделей, сияющих мягким светом, украшал его черные, пушистые кудри, а за спиной покоились величественно сложенные крылья, острые, словно у ласточки. В руке он сжимал только что потушенный факел.
Танатос?!
Да, несомненно, это был он, ничуть не напоминавший мерзкого старца, явившегося за Эгеем, прекрасный и благородный юноша, удивительно похожий на Андрогея.
Крылатый посланник Аида усмехнулся.
— Приветствую тебя, Минос, сын Муту… — произнес он мягким, низким голосом. — Ты так долго ждал этой встречи, и вот я явился за тобой.
Словно приглашал к изящной любовной игре…
— Твои пути были извилисты, о, прекраснейший из богов! — прошептал я, невольно отвечая в лад ему.
Танатос одобрительно усмехнулся, кинул быстрый взгляд в сторону суетящихся живых и скорчил брезгливую гримаску — точь-в-точь Дивуносойо.
— Шумно тут. Уйдем отсюда.
И не успел я ответить ему, как он схватил меня за запястье, и мы в мгновение ока оказались на крыше дворца. Танатос кокетливо, словно Ганимед, поправил растрепавшиеся волосы и продолжил с шутливым негодованием:
— Мои пути извилисты? Я кружу вокруг тебя вот уже добрые два девятилетия! Знал бы ты, как непросто мне с вами, потомками великих богов!
— Отчего же?
Боги олимпийские, как он прекрасен!!! Я совершенно забыл об охватившем меня сразу после смерти смятении, и даже предательство сына казалось сейчас чем-то далеким. Кровь заливала мое сердце, часто-часто била в висках. Мне было так же сладко, как в те мгновения, когда стрела Эрота впервые впивалась в мое сердце.
— Неужели ты полагаешь, что я могу исторгнуть душу из тела, не готового расстаться с ней?! — спросил Танатос. — Увы, этого мне не дано! Потому ни один из вас, детей богов, еще не умер смертью, которой желают все люди — на ложе, когда душа едва держится за изношенную годами и болезнями плоть. Ваши тела слишком прочны и долговечны, потому и болезни обыкновенно вам не страшны. Хорошо если удается настигнуть вас на поле брани. Но и там детей бессмертных нелегко одолеть. Остается только ждать, когда коварные заговорщики сплетут вокруг обреченного сеть.
Юное лицо бога смерти озарил легкий румянец азарта. Наверное, в свое время Главк и Амфимед так же горячо рассказывали мне, как преследовали на охоте добычу, а она, миновав все препоны, ускользала от их дротиков.
— Я не знал, что ты ведешь охоту на меня, светлый бог, — усмехнулся я, — иначе подыграл бы тебе.
— Да-да! А сам каждый раз выкарабкивался из Стигийского болота! — Танатос возмущенно топнул изящной ножкой — так, что я вспомнил Милета. — Не бойся, я не гневаюсь на тебя, Минос, сын Муту, — он погладил меня по волосам, матерински нежно, как Дексифея. — Если бы ты сам заботился об охране собственной жизни, то давно бы сошел в Аид! Увы, за твоими недругами следили Ариадна и верный касситский пес. Хвала Эроту, поразившему сердце твоей бдительной дочери, а то и сейчас мне не пришлось бы беседовать с тобой!
Танатос приблизился ко мне с видом ребенка, доверяющего взрослому сокровенную тайну, глянул мне прямо в глаза и продолжил шепотом — так говорила со мной Прокрида:
— Знаешь ли ты, Минос, сын Муту, что среди тех заговоров, о которых предупреждала твоя мудрая дочь, не было ни одного, порожденного лишь возбужденным воображением верных стражей?
— Неужели? — улыбнулся я, завладевая тонкопалой ладошкой бога смерти. Тот усмехнулся, глядя мне в глаза, и не спеша, как изощренный в любовной игре юноша, высвободил ее из моих горячих пальцев.
— Может, ты и сейчас поверишь, что просто запнулся и нечаянно упал в пифос с кипятком? — сейчас я слышал голос Радаманта.
— Нет, я знаю имя убийцы. Катрей.
— Верно, — с довольным видом подтвердил Танатос, и сейчас в нем было что-то от моей богоравной матери.
— Изящно придумал, — усмехнулся я. — Он хорошо меня знал. И много раз Катрей покушался на меня?
— О, если я начну рассказывать тебе, кто и когда расставлял ловушки на твоих тропах, это будет весьма занимательное повествование! — захохотал Танатос, и сердце мое снова болезненно сжалось при мысли о Сарпедоне. — И Катрей, и Девкалион, уж если тебе так хочется об этом знать, а также Эгей из Афин, Мегарей Нисийский, Теламон и Пелей с Эгины, — он уже напоминал мне Итти-Нергала — не обликом, а манерой говорить, и голос у него стал чуть глуховатым, мерным.
— А Эак?
— По крайней мере, сам он приказов не отдавал, — сухо, как Ариадна, заметил Танатос.
Он походил сразу на всех, кого я любил когда-либо, но своего лица у него не было.
— Можно было спорить на то, кто меня завалит, — хмыкнул я.
— А мы и спорили с Гермесом, — с улыбкой простодушной Прокриды отозвался Танатос. — Я выиграл. Боюсь только, хитроумный Гермес докажет, что все было не так. Твои дети умны и отлично знают, как следует сделать, чтобы ниточка паутины увела подальше от хозяина.
— Вот как? Я хочу знать об этом! Назови хотя бы самые коварные их замыслы!
Танатос задумчиво возвел глаза к небу, припоминая. А я явственно увидел Парию.
— Люди Катрея два девятилетия назад подбили Эгея послать тебе в дар браслет с отравленной проволочкой в застежке, — наконец сказал он, — а позднее посланный им человек договорился с тирренскими разбойниками, напавшими на тебя — помнишь, в море у Кимвола, четырнадцать лет назад? И если бы не самоотверженность отравителя, что три года спустя под пытками сказал, что служит государю Сифноса Иолаю, то Ариадна узнала бы имя истинного господина этого человека. Или вспомни колдуна, который шесть лет назад пытался умертвить тебя, сжигая восковую фигурку?
Я расхохотался:
— Ты и этого безумца числишь опасным? Он мог навредить мне не больше, чем слепой щенок!
— Тебе — да, — горячо, совсем как Ариадна, предупреждавшая меня о грозящей опасности, возразил Танатос. — Потому что ты — сын бога. Не умри этот колдун под пытками, Ариадне удалось бы выследить доверенного человека твоего второго сына, Девкалиона. Ты же не считаешь своего младшего невинным дитятей?
— Пожалуй, из моих детей только Андрогей не был способен на коварные заговоры и тайные злодеяния, — вздохнул я.
— Еще Главк, — Танатос дружески похлопал меня по плечу и произнес ободряюще:
— Не огорчайся, ты не единственный сын бога, которому довелось умереть от предательства ближних. О! А вот и Гермес.
Гермес. (Первый день после смерти Миноса, сына Муту)
Я оглянулся. Легконогий посланник богов по-кошачьи мягко опустился на крышу дворца и направился к нам. Я и Танатос почтительно приветствовали сына Майи.
Тот широко улыбнулся, отвечая нам, не без любопытства окинул взглядом сына Никты-Ночи, иронично вскинул бровь и покачал головой:
— А я все гадал, каким ты явишься к божественному Миносу, сыну Муту? — И пояснил мне: — У него нет собственного лица. Он приходит к людям таким, каким они ожидают его увидеть. Ты, гляжу, не страшишься царства великого сына Хроноса, Аидонея Эвксеноса.
— Ты это говоришь, — почтительно ответил я вестнику богов.
— Оставь, брат, пустые поклоны и плетения словес, — похлопал меня по плечу Гермес. — Мне, вечному бродяге, это не по душе.
И, повернувшись к Танатосу, воскликнул:
— Вспомним о нашем споре! Кто же убил величайшего владыку в Ойкумене?
— Банщик Хеви, подкупленный Катреем, сыном Миноса! — заявил Танатос, и добавил, насмешливо кривя губы, — Так кто выиграл спор?
Гермес деланно вздохнул, стянул с запястья браслет тончайшей работы:
— Ты, конечно ты! Разве я посмею отпираться и хитрить в присутствии справедливейшего из судей Ойкумены? — он насмешливо покосился на меня. Кинул Танатосу браслет. Тот по-мальчишески проворно поймал его на лету, залихватски крутанул на пальце, прежде чем сомкнуть на запястье. Я невольно рассмеялся: