— Но было бы неразумно для анакта сеять вражду меж подданными. И я не хочу воздвигать распрю меж владычицами судеб и мною или тобою.
Вот как? Значит, уже переговорил с мойрами, и отпор получил. Хотел бы я знать, чем пригрозили ему порождения первоначального мрака, если он так легко отступает? Я согласно кивнул и поспешил возлить целительный бальзам слов на свежую рану его самолюбия:
— Никогда не сомневался в твоей мудрости, о, анакт всех богов. И не сомневаюсь, что твоя сила и крепость духа столь велики, что древние дочери Эреба вынуждены будут смириться с твоим решением. Но ты ведаешь, как страшусь я свар между богами, и как исходит желчью моя печень при виде чужой вражды.
Выждал немного и добавил, глядя прямо в глаза брату:
— Мне по душе твои помыслы на счет Миноса.
Зевс не умеет лгать, глядя в глаза, и потому мою ложь принял, не раздумывая, рассмеялся, обнажая в улыбке крепкие, ровные, словно крупный жемчуг, зубы, произнес снисходительно:
— О да, мой кроткий и миролюбивый брат, о да! Мне это известно. Но я не собираюсь уступать им своего возлюбленного сына, столь ревностно послужившего мне. И, зная, сколь умело можешь ты погасить огонь вражды ранее, чем он разгорится, я хотел бы спросить твоего совета. Как я могу получить Миноса, чтобы древние мойры не могли меня ни в чем упрекнуть?
— Ты уже говорил им о своем желании? — я не хотелбы, чтобы Зевс считал меня проницательнее, чем ему кажется.
Брат неохотно кивнул и поморщился:
— И они возвысили свои голоса и ярились так, что даже ужасные фурии не могли бы с ними сравниться! Я сулил им милости и награды, но…
Понятно, еще больше распалил их ярость. Богини судьбы любят считать себя неподкупными. Подкупить то их можно, но так, чтобы посулы не были явными.
— … они были непреклонны!
— Коли так, просить их снова о снисхождении поздно, — я умело изобразил неподдельную скорбь в голосе и, в подтверждение искренности своих слов, горестно развел руками. Задумался. Надо было предложить сразу несколько путей: Зевсу нравилось, чтобы последнее слово оставалось за ним. И брат не должен был заметить скрытые ловушки.
Зевс терпеливо молчал, давая мне время на раздумье.
— А если разделить ответственность между богами? — неуверенно изрек я после долгой паузы. — Пусть каждый выскажется за или против. Одно дело, коли Мойры ополчатся на одного тебя, а другое, если весь Олимп станет против них!
— Весь Олимп! — саркастически фыркнул Зевс. — О, брат мой, ты живешь в своих пределах с любящей супругой, в окружении богов, которые не смеют спорить с тобой! Тебе невозможно и представить, какие козни строят против меня наш брат Посейдон, сестры и даже мои собственные дети!!!
— Да полно, — улыбнулся я с деланным простодушием, — Ты можешь быть и милостивым, и грозным, и понимаешь, чего ждут ближние твои и как с ними стоит вести разговор. Много ли труда составит склонить богов на твою сторону? Я в том не сомневаюсь! Это мне, не наделенному ни телесной, ни душевной мощью, робкому и слабому, приходится соглашаться со всеми.
Лесть была грубее некуда. Попробовал бы я такое сказать моей сестре Гере. Или Деметре, да даже кроткой Гестии! Враз бы уличили во лжи и язвительно высмеяли. Но мои младшие братья не отличались проницательностью. Зевс самодовольно улыбнулся.
— Да, мне известно, что тебе не дано твердости духа. У тебя нет желчи, брат мой. Но ты умен и хороший советчик. За что я люблю тебя, Аид, и доверяю тебе. Ведь ты всегда на моей стороне.
— Да, — кивнул я и грустно улыбнулся, — Но… Но… позволь мне сегодня быть против — я страшусь распри с мойрами! Если чаша весов станет колебаться не в твою пользу, изображу сомнения, заведу речи о примирении и постараюсь взять твою сторону.
— Итак, ты уже против. Хоть и готов склониться на мою сторону! Раз! — рассмеялся Зевс, загибая толстый, короткий палец на правой руке. — Посейдон будет против — что бы я не предлагал, он всегда против. А Минос ему крепко досадил. Два! Разумеется, владыка вод приведет Амфитриту. Три! Посмеет ли светлая Персефона быть согласной со мной, если ты против? Не думаю. Четыре! Я не сержусь на нее. Она поступает, как полагается примерной жене. И Деметра отдаст голос против, ибо не пожелает огорчить свою дочь. Уже пять! И вот эти две богини не изменят своих взглядов, потому что не склонны признавать, что их помыслы могли быть ошибочными. Аполлон вечно строит мне козни — и он возвысит голос против! Шесть! Геката не захочет видеть Миноса среди живых. Семь. Мойры — их трое! Десять!
Теперь настала моя очередь загибать пальцы.
— Мойр можно считать заедино. — тихо возразил я. — Итого — восемь. Найди девятерых — и ты победишь. Ты, светлая Гера, твоя супруга. Кроткая Гестия, всепобеждающая Афродита, совоокая Афина, Гефест и Арес, Артемида, Гермес, Дионис… Десять! Пообещай Аполлону бессмертие для Асклепия — будет одиннадцать против семи.
— И все же, я не могу поручиться, что твои расчеты верны, мой брат, — что ни говори, а Зевс не глуп. Ему ли не знать, сколько у него противников на Олимпе. Я их тоже знал.
И надеялся склонить на свою Аполлона (пообещав ему то же самое, кстати, потому что Асклепий — тоже бог, и, в отличие от Миноса, бог живых), Гермеса, Гестию и Диониса, который всегда был недоволен тем, как Зевс обходился с Миносом.
— А если все же не удастся склонить богов на свою сторону…
— Тогда? — заинтересовался Зевс, подымая широкую бровь.
— Я скажу, что не пристало решать судьбу человека, не спросив его воли.
— Воли человека? — изумленно расхохотался Зевс. — Воли смертного?!
— В моих владениях воля смертного учитывается всегда. И у мойр эти слова не вызовут подозрений. Хочешь, я с самого начала заведу об этом разговор? Ну, неужели ты полагаешь, что столь любящий жизнь человек, как Минос, изберет Аид, предпочтя его Олимпу? — я снова посмотрел прямо в глаза брату.
— Ты хочешь направить гнев мойр на сына Европы? — озабоченно уточнил Зевс. Что ни говори, а Миноса он действительно любил. И желал ему блага. Вся беда была лишь в том, что он никогда не мог представить, что люди или боги могут искать иного счастья, чем он: вне богатства, могущества, власти, почестей.
— Миносу не привыкать сносить удары судьбы. После того, что довелось ему изведать при жизни, он вряд ли сильно опечалится из-за козней, что смогут строить дочери Никты и Эреба обитателю Олимпа. К тому же, неужели ты оставишь его без своей защиты?
— Никогда, о, возлюбленный брат мой, — согласился Зевс, — Без защиты и без даров своих.
Он задумался, величаво хмуря брови. Я невольно залюбовался братом. У него было такое значительное, мудрое лицо, когда он думал. Просчитывал варианты. И, разумеется, нашел самое слабое место в моих доводах.
— Мойры могут сказать, что Минос видел Олимп, но не видел твоего царства. И, чтобы решение его было разумным, мы будем вынуждены показать ему Аид. А ни от кого не секрет, мой брат, что смертные знают о нем ничтожно мало. Про Асфоделевые луга, где бродят те, кому и на земле было в тягость жить. И Земли блаженных, на которые попадают избранные. Ну, еще про Медный Порог, где карают преступников. Но я то знаю про Тартар. И, на мой взгляд, он ничем не отличается от мира живых людей. А если он увидит твой Тартар, боюсь, что у него не будет уже оснований бояться смерти.
Я усмехнулся. Брат мой, конечно, умен. Но я предвидел это возражение и воскликнул со смехом:
— А я не буду показывать ему Тартар! Лишь Асфоделевые луга и Медный порог. Неужели ты полагаешь, что вид распятого Тития, Тантала, терзаемого голодом и жаждой посреди изобилия или Сизифа способен вселить в кого-либо надежду?
И снова посмотрел Зевсу в глаза. Потому что надеялся на то, что Минос предпочтет общество тех, кто терзается на Медном пороге обществу Зевса и Ганимеда.
У меня были основания так думать. Я пристально следил за царем Крита, и проникал в его помыслы, читая в сердце царя многое. Я видел, что он не столько утомлен годами своей жизни, сколько пониманием, что воля Зевса оказалась гибельной для его земли, благословенного острова Крита, лежащего посередь виноцветного моря. Я чувствовал горечь желчи, которой исходила печень великого и мудрого царя. Знал, как яростно бьется его сердце, когда он снова и снова подчиняется воле отца своего, Зевса. Ведал, сколь тяготится он властью анакта всех богов, и как истерзана его душа. И это заставляло меня полагать, что он не захочет бессмертия ценой вечного служения Зевсу. А обитатели Медного Порога, при всех физических мучениях, обладали тем, что Минос ценил — они сохраняли память. А если Минос сохранит свой разум и воспоминания — он получит то, чего не имел при жизни. Свободу.