И шмыгнул в провал входа. Навстречу мне пахнуло холодом и сыростью, я почувствовал мокрые, скользкие камни под ногами. Путь круто вел вниз. Иасий не стал ждать, пока мои глаза со света привыкнут к темноте. Я же, боясь потерять из вида белую шкуру на его бедрах, ничуть не сбавил хода. Он спускался легко и стремительно, прыгая по уступам с ловкостью горного козла — так быстро, что я невольно подумал, а не хочет ли злобный демон, чтобы его спутник сорвался и погиб?
Спотыкаясь и ушибаясь о камни, я едва поспевал за ним. Постепенно глаза мои привыкли к темноте, и я стал различать очертания тропы, щели и боковые ответвления в пещере. Наконец, мы оказались на самом дне, в большой зале, украшенной белыми наростами, свисавшими с потолка до пола.
— Может быть, ты и правда тот, кого мы ожидаем. Простой смертный своротил бы себе шею, — удовлетворенно подытожил дактиль. — Что же, прощай, короной увенчанный Минос, называющий себя сыном Зевса.
— И ты прощай, божественный! — склонился я, — И не гневайся на меня, что я потревожил покой твой.
Он усмехнулся и исчез в темноте пещеры.
Я, с трудом переводя дыхание, огляделся. Стены пещеры были покрыты каплями воды. В воздухе пахло сыростью и тленом. Холод, который я сперва не замечал, разгоряченный путем по жаре и стремительным спуском, начал давать о себе знать. Воистину, в безрадостном месте возрастал мой отец. С трудом верилось, что я нахожусь в святая святых Крита, ибо ни роща Бритомартис, ни храмы моего дворца на горе подле Кносса не могли сравниться по значимости с этим местом. Я благоговейно обошел пещеру, разыскивая знаки пребывания здесь своих божественных предков. Но она казалась столь дикой, будто нога бога вовек не ступала здесь. Зато следы пребывания людей — сосуды и кости многократно приносимых жертв я нашел. Равно как и кострище, слой углей в котором был столь толст и плотен, что я невольно подумал: не должен ли был и я взять с собой барана и вина для ублаготворения отца? Но он говорил мне: явись один, налегке…
Я сел на корточки, вслушиваясь в безмолвие, нарушаемое только стуком падающих со сводов капель. Безуспешно попытался согреться теплом собственного тела. Постепенно мелкая дрожь начала колотить меня. Разбитые ноги болели.
Внезапно разлившийся по пещере золотистый свет возвестил о приходе божества. Отец — в пурпурной хламиде, высокий, могучий, как молодой бык, — стоял передо мной. Юная дева в легкой одежде, подобная белому лебедю, стыдливо держась чуть поодаль, улыбалась мне. Она была так хороша собой, что красота её вызывала лишь восхищение и благоговейный трепет. И в душе моей не возникло и тени желания, пока я любовался этим нежным, как цветок яблони, лицом под ворохом золотистых кудряшек, непослушно падавших на высокий гладкий лоб. Пещера чудесно преобразилась с появлением божеств. Не вода, но яркие росписи красовались теперь на вмиг выровнявшихся стенах. Не сталактиты, но стройные белые колонны поддерживали высокие своды. Не тленом, но розовым маслом и амброзией запахло в теплом воздухе.
Я неуклюже поднялся навстречу богам, учтиво поклонился и произнес слова приветствия.
— Сын мой!!! — Зевс стремительно шагнул ко мне, лицо его сияло неподдельным счастьем. — Сын мой, любимейший из сыновей Европы! Анакт царства, величайшего и славнейшего в Ойкумене!!!
Он притянул меня к своей широкой груди, не дав склониться в почтительном приветствии, покрыл лицо и голову мою горячими поцелуями:
— Радость сердца отца своего, отважный и смелый муж, превосходящий всех смертных мужей, любимец богов олимпийских. Тот, кто воплотит мечты мои!!! Кто восславит меня на этой земле!!!
— Отец! — прошептал я, обвивая его шею руками, как в детстве. Прижался щекой к его бороде. Блаженно зажмурился, вдыхая знакомый аромат амброзии, исходивший от Зевса. Тепло его тела сразу согрело меня, и дрожь унялась. Отец тем временем насладился первой радостью встречи и, отстранив меня, внимательно окинул взглядом:
— Ты похудел за последнее время, сын мой, и выглядишь бледным и больным. Поведай мне, что так гнетёт тебя? Ты утомлен дорогой? — он заметил едва поджившие следы борьбы на моем теле и, нахмурившись, заставил меня повернуться. Сгорая от стыда, я подчинился. Отец приподнял скрывавшие мою спину кудри и недовольно пощелкал языком. — Ты словно сражался с яростной львицей!
— Всего-навсего с толпой обезумевших старух и одной молодой женщиной. Правда, не скажу, что эта женщина была слабой, — я заставил себя рассмеяться. — Но это все позади. Я не болен и бодр, как пес, которого хозяин взял на охоту.
Отец погладил меня по лицу и произнес с явным сочувствием и заботой:
— Хотел бы я верить твоим словам, но глаза говорят мне другое. Подкрепись, прежде чем мы начнем говорить с тобой. Геба, дочь моя, окажи почтение брату своему. Не возносись в гордыне, бессмертная, перед смертным, ибо ему суждено стократ возвеличить нас на этом прекрасном и изобильном острове!
Но восхитительная Геба и не думала кичиться. Всплеснув руками, она вызвала из сияния юношей, которые разостлали на мозаичном полу ковер, поставили на нем столик и два покрытых львиными шкурами кресла. Водрузили на столешницу золотое блюдо с горой жареного мяса, два украшенных чеканкой золотых кубка-канфара и кратер, в котором тут же смешали воду и вино.
— Сядь к столу, услади свое сердце едой и питьем, анакт Минос, сын Зевса, — голос девушки был как перезвон серебряного систра, её нежное, округлое лицо сияло радушием, — ибо придают они крепость членам и остроту уму. Тебе же сегодня понадобится напрячь все силы, чтобы не упустить ни слова из мудрых речей своего отца.
Я опустился на мягкую подушку, устилавшую кресло. Зевс тоже сел. Геба ловко разлила по тяжелым канфарам ароматное вино. Подала мне серебряный таз с чеканенными по кругу голубками, летавшими среди цветов, полила на руки из изящного кувшина и принесла тонкое полотно, чтобы осушить руки. Сев подле отца, я взял кубок и невольно залюбовался чеканкой, поражаясь, как проработаны до мельчайших деталей гибкие стебли лилий, большие цветы которых клонились под собственной тяжестью. Даже в Кноссе, славном своими мастерами, не видел я подобной красоты.
— Я гляжу, тебе пришлась по нраву работа божественного Гефеста, лучшего из мастеров Ойкумены? — спросил Зевс, поймав мой восхищенный взгляд. — Пожалуй, если ты и впредь будешь таким молодцом, как сейчас, я подарю тебе шлем, сделанный моим искусным сыном. В этом шлеме ты будешь прекрасен, как Аполлон.
— Где мне сравниться с сыном Латоны? Лик его подобен солнцу, — смущенно пробормотал я.
Зевс положил на тарелки куски румяного поджаренного мяса и более аппетитный с радушием хозяина подвинул мне. Сам взял кубок, с удовольствием отхлебнул из него. Я всегда завидовал его умению наслаждаться радостями жизни: едой ли, питьем, любовью. Мне, в отличие от братьев, этот отцовский дар достался в меньшей мере. Вот и сейчас меня занимали мысли о грядущем разговоре, и я едва отщипнул от своего куска.
Наконец Геба принесла кувшин с душистой водой и серебряный тазик, дабы мы могли омыть руки от жира, вновь наполнила наши кубки и скрылась в сиянии, струившимся из глубины пещеры. Отец сделал пару больших глотков, задумчиво произнес:
— Итак, сын мой, я доволен тобой. И полагаю, что ты и впредь окажешься столь же отважен и дерзок, как в Священной роще. Выслушай внимательно: это воля моя. Ты пришел в этот мир для того, чтобы подчинить Крит моей власти. Ты — сын моего духа, возлюбленный мной больше других… — Зевс перевел дыхание, взял меня за руку. Ладонь его была горяча. — Я повелеваю тебе исполнить мою волю. А это будет очень нелегко. Ты знаешь, что хоть и владею я по праву договора между нами, сыновьями Кроноса, Критом, но заносчивая Бритомартис не признает во мне господина своего. Ты должен усмирить её.
О, боги! Я не ослышался?! Отец желал, чтобы я восстал против могущественной богини, дающей жизнь и благополучие этому острову?!
— Я?! — возглас невольно сорвался с губ моих. — Но отец, я всего лишь смертный…