— Ты всего лишь мой сын! — отрезал Зевс, мгновенно становясь из благостного и радушного властным и непреклонным. — И ты сделаешь все, чтобы сломить гордыню Хозяйки острова. Ты лишишь её почета! Да не будут в царстве твоем совершаться мерзости во славу её. Или неведомо тебе, что Великой матери Бритомартис приносятся в жертву люди? Спустись в подземелья дворца: в самом сердце его ты увидишь сосуды. Загляни в них, Минос, ты найдешь там кости детей, сваренных и съеденных жрицами Диктины.
— Я слышал об этом и ранее, отец! — прошептал я враз севшим голосом. Мне хотелось ещё спросить, участвовала ли в таких обрядах моя мать, но я побоялся услышать утвердительный ответ. — Сердце моё открыто тебе и нет в нём уголка, тебе неведомого, поэтому знаешь ты, насколько эти обычаи ненавистны мне. К тому же сейчас, узнав, что происходит в священных рощах, я ощущаю ярость в груди своей, едва помыслю об этом! Но богиня могущественна и почитаема моим народом.
— Не сильнее тебя, сумевшего овладеть ею в её же доме! — с довольной усмешкой напомнил Зевс. — Что же до людей, что слепо ей преданы, то не стоит начинать с тех мест, где жрицы могущественны. Я полагаю, что ты не сможешь пойти против своего сердца, когда навстречу тебе выйдут мать и жена. Но яви силу свою и решимость в тех городах, в которых сильна рука твоя. Где много мужей, которые ненавидят власть женщин. Обопрись на чужеземцев, которые не чтят Бритомартис и не устрашатся неистовых жриц. Я знаю, в круге твоем есть такие, которым ты доверил бы и жизнь свою. Паросцы, например — воины, чьей верностью платит этот скудный дарами сестры моей Деметры остров за зерно, масло и вино Крита, что ты ежегодно посылаешь во владения Парии. Поищи союзников среди невольников, привозимых на Крит. Разве плох оказался Итти-Нергал-балату, в котором ты весьма проницательно угадал сына смертной женщины и хозяина бабилонских полей смерти — Нергала? Есть и другие. Например, среди пышноволосых ахейцев, что мчатся на остров ловить удачу, не найдя её на родной земле. Я не поручил бы тебе такого, с чем ты не справишься, Минос.
Он испытующе посмотрел на меня, его густая бровь поднялась, и лицо приобрело слегка плутоватое выражение. Я не спешил с ответом. Взял кубок, уставился в колышущуюся, бледно-розовую влагу, словно не было ничего важнее сейчас, чем игра золота кубка и бликов вина на дне его.
— Да, отец, среди рабов моих, которым я доверяю оружие, есть те, на которых могу положиться, но это безумие — возвысить чужаков, разбойный сброд и рабов перед благородными воинами Крита! — наконец возразил я. — Поверь, я потеряю любовь своих воинов! А тебе известно, как дорого далась она мне. Отец, я богато одарен тобой. Ты дал мне искусство мудро рассуждать. Я, волей твоей, умею судить справедливо и милосердно, никто не был недоволен мной, когда я облагал земли податями или делил военную добычу. Арес, твой бранелюбивый сын, любит меня и дарует свою храбрость и ярость боя. Но совоокая дочь твоя, Паллада, не столь благосклонна ко мне. И многие битвы и войны я проиграл бы, если бы не советы присных моих, которые в большей милости у Афины! Например, Вадунара, сына Энхелиавона, любимца Разрушающей города! Кем буду я, если критские воины оставят меня? Не посмешищем ли перед другими царями?
— Коли любовь отважных промахов, лучших воинов Крита, что бьются впереди всех прочих, к тебе не ложна, — спокойно ответил Зевс, и только бровь его дернулась едва заметно, выказывая сдерживаемое недовольство, — то они не отвернутся от тебя. Если же она притворна, то найдется другой повод, чтобы промахи покинули своего царя.
— Но я только взял скипетр в свои руки! — с отчаянием воскликнул я и со стуком поставил на стол кубок. — Отец, ты знаешь, война с Бритомартис повлечет за собой бедствия. Её необузданный супруг сможет отомстить Криту. Не зря же рождение моё было отмечено дрожью земной и восшествие на престол — тоже.
— Но Крит устоял, а ты — стал царем, — заметил Зевс.
— Если землетрясение разрушит дома, а засуха погубит урожай, если дикие звери растерзают стада, то как жители Крита будут чтить царя, навлекшего на них эти беды?!! Дозволь мне укрепиться на троне, тверже сжать скипетр в своей руке…
— Довольно! — Зевс раздраженно хлопнул по столу ладонью. — Зачем я удерживал на троне одряхлевшего Астерия, сына Тектама, как не для того, чтобы дать тебе возмужать и показать, на что ты способен?!! Ответь мне, чем ты занимался эти десять лет? Разве люди Крита не узнали и не полюбили тебя?
Он встал, подошел ко мне, доверительно коснулся плеча:
— Чего ты боишься, Минос, наихрабрейший и мудрейший среди смертных сынов моих?! Кто, если не ты, усмирил морских разбойников, подчинил Киклады, устрашил прибрежные города? Разве не ты был наместником царя в Фесте, доколе не отошло это владение твоему брату Радаманту? Кто был лавагетом в Кноссе? Не ты ли основал Кидонию на западе острова? Разве не ты покорил земли в Аттике, чтобы серебро рудников Лавриона текло в твою казну? Тебе ведома царская премудрость, ты опытен и зрел, сын мой. Третий десяток лет живешь ты на земле. И потом, ты полагаешь, я не знаю о том искусстве, которому обучил тебя Анубис, бог далеких египтян? Тебе ведомы людские сердца и ты сможешь найти путь, как покорить их. А у меня есть основания торопить тебя начать перемены. Пока ты свободен еще от той хитросплетенной паутины, в которой запутались столь сильные люди, как Астерий, сын Тектама, или твоя мать! Сын мой, я избрал меж смертных жен Европу — и она была предана мне. Потому я указал на нее Астерию, сыну Тектама, чтобы она стала верховной жрицей и подточила могущество Бритомартис! Но ты сам видишь, как надежно Диктина обольстила её. И теперь нет у неё оплота более могучего, чем твоя богоравная мать!
Я тяжело поднял взгляд на отца:
— Многомудрая Европа! По-твоему, мой божественный отец, она не встанет на защиту своего божества? Ты хочешь, мой повелитель, чтобы я пошел против родившей меня? Не назовут ли тогда меня преступником, страшнейшим из рождённых на земле? Не отвернёшься ли ты сам от меня в ужасе?
Зевс покачал головой:
— Ничего не свершается без воли богов. Это девятилетие, сын мой, будет тяжким для тебя. Но рукам твоим не суждено обагриться кровью матери. И я верю, что если ты останешься тверд на путях своих, то труды твои увенчаются успехом, и не далее, как по истечении девяти лет Бритомартис много потеряет в могуществе своем.
Он с надеждой глянул мне в глаза:
— Не обмани упования мои. Ибо если ты окажешься слаб — то не знаю, на кого ещё мне опереться! И придется мне, законному владыке этих мест, уступить брату Посейдону! Будто мало ему водных просторов! И будет Бритомартис смеяться надо мной и поносить меня перед олимпийскими богами!
Он не мог бы подобрать слов, сильнее язвивших мое сердце. И в позоре отца буду виноват я! Потому что побоялся защитить его права перед могучим Посейдоном и Диктиной. И в моем царстве будут приноситься мерзкие человеческие жертвы и совершаться мрачные, зверские обряды. И я, сын Зевса, буду покорен Пасифае, дочери Гелиоса, — так же, как гордый Астерий склонялся перед моей матерью. Но за дела мои ответ придется держать всему острову — старикам, что прожили десятилетия в благоговейном почтении перед Бритомартис, детям, которые еще не знают ничего о сотворивших нас. А на что способны разгневанные боги, я знал.
Я отстранил руку Зевса, встал, прошелся по пещере, решаясь. И, наконец, решившись, произнес.
— Отец! Хорошо… Твой сын не предаст тебя. Если хочешь, то поклянусь тебе именем Аида, которому рано или поздно окажусь подвластен. Но и ты обещай мне…
Я посмотрел на Зевса, собираясь с силами, чтобы голос мой звучал как можно тверже. До сей поры мне приходилось лишь просить у богов. Но теперь я требовал и не собирался уступать.
— Ты вправе просить у меня обещаний, — подбодрил отец, — и я сдержу их, коли это окажется в моих силах.
— Хорошо. Пусть гнев Бритомартис падет не на мой остров, но на меня! — выдохнул я. В голубых глазах Зевса мелькнула тревога, сменившаяся неподдельной болью.