Я встал, подошел к нему, обнял за талию, провел вглубь покоев, давая понять, что не хочу соблюдать сложные церемонии. Но Вадунар не был настроен благодушно. Его тревога передалась мне:
— Я вижу, ты чем-то озабочен, мой друг?
— Твоя милость, царь, велика, и сердца промахов исполнены радости! Но кое-что омрачает её. Твои варвары также будут на пиру! — воскликнул Вадунар. Лицо его скривилось, будто речь шла о необходимости пировать в свином хлеву. — Это же не люди, а скоты! От одного их вида пропадает желание есть. А смердит от них, как от старых баранов!
— Не больше, чем от критян, — огрызнулся я, не сдержавшись. — Давно это ты начал, подобно своему братцу, морщиться от запаха мужского пота?
— Ты не боишься, Минос, что мои молодцы пересчитают варварам зубы и ребра? — озабоченно покосился на меня Вадунар.
— Нет, — нахмурился я. — Я намеренно решил свести вас. И кстати, устроить попойку на славу, которая, полагаю, приведет к драке.
Он недоуменно поднял бровь. Я пояснил:
— Часто хорошая драка кладет начало долгой дружбе.
— Полагаюсь на твою мудрость, Минос, ибо не раз замечал я, что твоё знание сердец человеческих превосходит разумение любого из мужей, мне известных. Не лжёт молва: сами боги обучали тебя таинству знания людских душ!
И все же в голосе его слышалось сомнение.
Я успокаивающе похлопал его по руке:
— Верю, боги помогут мне.
В покои вошел мой брадобрей. Я опять опустился в кресло, и он принялся поправлять растрепавшуюся на ветру прическу, потекшую краску на глазах.
— Да хранят тебя боги с Олимпа, Минос, — произнес Вадунар. — И пусть ничто не омрачит твою радость сегодня!
Я печально улыбнулся:
— Радость!!! Если бы ты знал, как я устал за эти месяцы! Кажется, что я постарел на добрый десяток лет!
Вадунар дружески улыбнулся:
— Так стряхни груз забот и хоть раз, Минос, повеселись с нами, как сердце твое желает. Право, царь, я не могу понять тебя. Почему ты на пирушках всегда сидишь, как покойник, случайно забредший на свадьбу? Готов простить все обиды твоим варварам, если они научили тебя пить!
Я рассмеялся и покачал головой: мать меня с детства учила, что царь должен быть всегда непогрешим и величественен перед лицом своих подданных. Я прекрасно знал, что делает со мной вино, и потому стремился сохранять умеренность во всем. Тем не менее, простые и грубые пирушки воинов я любил страстно. Мне нравилось наблюдать за ними. Пирующий промах — не менее прекрасное зрелище, чем идущий на бой перед лицом царя или одержимый радостью битвы.
Тем временем раб закончил возиться с моей прической, и мы с Вадунаром направились в пиршественную залу.
…Увидев её убранство, я едва не споткнулся и остановился на пороге. Стены обширной палаты были увешаны оружием, у колонн в подставках высились ряды копий. Это выглядело бы великолепно, если бы я не был уверен, что сегодня без драки не обойдется.
— Что это значит? — прошептал я Вадунару.
— Ты велел убрать залу к пиру понаряднее, царь, — произнес тот, встревожено покусывая губу. — Наверно, твои варвары постарались. Эх…
Тревога сжала моё сердце, но все равно поздно что-либо менять. Прошел за свой стол. Окинул взглядом собравшихся. Варвары сидели ближе к выходу, промахи — подле меня. Всё правильно. Никто не собирался унижать моих старых воинов и возвышать иноземцев. Подняв чашу, я начал пир, возгласив:
— Владыка Зевс, божественный отец, услышь молитву мою, прими благодарность за завершение начатого во славу твою дела! Пошли процветание царству моему, укрепи сердца воинов моих и пошли им победы во всех делах, которые предстоят!
Плеснул вино на землю. Все последовали моему примеру, после чего рабы внесли жареное на вертелах бычье мясо и разделили его между всеми. Гости принялись за угощение. Заиграла музыка. На середину зала выскочили акробаты — стройные мальчики — и стали ловко изгибаться и подбрасывать в воздух кожаные мячики. Пирующие мало обращали на них внимание и держались скованно, бросая на варваров недружелюбные взгляды. Те, глухо ворча, не оставались в долгу. Я приказал виночерпиям живее обносить всех кубками. А когда разговоры стали громче, подал знак распорядителю пира. Тот поклонился и исчез.
Стройная вереница обольстительных танцовщиц, раскачивая пышными бедрами, изгибаясь в такт музыке, пошла вдоль столов, бросая на мужчин призывные взгляды. Музыка убыстрялась, а движения девушек становились все сладострастнее и откровеннее. Пирующие забыли обо всем, уставившись на прелестниц. Поднялся одобрительный гул. Воины принялись манить к себе девушек, те дразнили их, притворно сопротивляясь. К делившим за столом со мной трапезу гепетам-военачальникам подсели очаровательные юные рабыни. Я снова оказался в одиночестве: что делать, я проклят — и теперь ласки мои смертельно опасны. Мне осталось только поудобнее устроиться в кресле и, потягивая сильно разбавленное вино, любоваться чужой радостью.
Вскоре в зале стало шумно и весело. Пирующие хохотали над карликами, развлекавшими гостей непристойной пантомимой, лапали уже порядком захмелевших девушек, возглашали здравицы, славя богов Крита и чужеземных. Я нашел взглядом Итти-Нергала. Тот, разгоряченный, раскрасневшийся, тискал пышнотелую рабыню. Она визгливо хохотала, обвивая руками его бычью шею. Он гладил ее бедра, и лапища кассита почти полностью вмещала ее обширный зад. Эти руки были жестки, как щит из десяти воловьих кож, и способны переломить хребет быку. Итти-Нергал был воплощением мужской, грубой мощи. Как, должно быть, сладостны его ласки…
— Ты сделал мне больно, мерзкий варвар! — пронзительно взвизгнула какая-то женщина и, вывернувшись из объятий аморея Табии, с размаху ударила его чашей. Он вцепился в руку танцовщицы, рванул её на себя. Она упала на стол и завизжала.
— Отпусти её, отродье собаки и свиньи! Или, клянусь Посейдоном, ты не досчитаешься многих зубов в своем поганом рту! — один из моих промахов, Синит из Амонисса, подлетел к варвару и с разбега пнул его в зад.
Тот ткнулся было носом в стол, но вовремя выставил вперед руки и, взревев, как раненый лев, вскочил и бросился на обидчика. Промахи кинулись им на помощь, и в одно мгновение закипела драка. Залу наполнили проклятия, яростное рычание, визг перепуганных женщин. Но, к моей радости, об оружии на стенах никто не вспоминал. Гепеты позабыли о своих девушках и принялись орать и стучать по столу кулаками, подбадривая участников схватки.
— Пересчитайте им ребра! — вопил Айтиоквс, сын Огига. — Выдерите их бороды!
— Не уступай, критяне! — вторил ему Вадунар и оглушительно свистел, как на охоте. — Царь смотрит на вас! Покажите, что вы лучше его иноземных собак!
Дерущиеся молотили друг друга кулаками, в ход пошли кубки, обглоданные кости, кувшины для омовения рук. Итти-Нергалом и вовсе овладел его неистовый бог. Кассит метался в толпе, нанося чудовищные удары своими, подобными молоту Гефеста, кулачищами и восторженно пел на гортанном языке о победе древнего бога Мардука над чудовищем Тиамат: Друг на друга пошли Тиамат и Мардук! Ринулись в битву, сошлись в сраженье! Пасть Тиамат раскрыла — проглотить его хочет, Он вогнал в нее Вихрь — сомкнуть губы она не может! Ее тело раздулось, ее пасть раскрылась, Он пустил в нее стрелу и рассек ей чрево, Он нутро ей разрезал, завладел ее сердцем!
Лицо его было озарено счастливой улыбкой, глаза сияли. Ни обильные угощением пиры, ни женская любовь не доставляли ему подобного наслаждения. Боевое неистовство опьяняло его сильнее неразбавленного вина.
Гепет Айтиоквс не утерпел и, сорвавшись с места, ухватил кувшин как палицу и устремился в гущу дерущихся, изрыгая страшные проклятия — и вонючим варварам, святотатцам и насильникам; и трусливым критянам, не умеющим проучить чужаков. Высоченный Марр из Кидонии, размахивая кулаками, раскидывал нападавших на него, как щенков. Он пробивался к Итти-Нергалу, видя в нем одном достойного себе противника.
— Марр, покажи бабилонскому медведю, на что способен промах! — вопил Амфимед, грохая чашей по столу. — Пусть от раба останется только мокрое место!!! Я подарю тебе любую свою рабыню, которую ты пожелаешь!