Новая волна ударила в берег и обдала меня брызгами. Я подхватил вещи Геракла и заспешил прочь. Поток грязной от пепла воды, низвергавшийся на землю, казался почти сплошной стеной. Вода хлестала меня по обнаженным плечам, черными струйками стекала с волос. А я почти телом ощущал, как моя изнасилованная и обожженная земля впитывает благословенную небесную влагу, и не пытался скрыться от низвергавшихся с небес потоков…
— …Насилу нашел тебя, анакт. А то место, где я встретил тебя, богоравный, — смыло! — возбужденный голос и сопение моего сводного брата заставили меня оглянуться.
Геракл шел под проливным дожем, неся на плечах тушу быка. Сам герой был почти не виден. Огромный зверь бессильно свисал с его плеч, время от времени задевая землю грязно-белой мордой. Вода текла с него потоком.
Я подошел к быку и недоверчиво коснулся его туши рукой. Внимательно оглядел, всё ещё не веря своим глазам. Ничего божественного. Хоть и громадный, а все же — просто бык. Посейдон оставил зверя, скорее всего, ещё тогда, когда отец разогнал нас. Мой отец сам бился с Синекудрым, потому гроза и шторм начались так внезапно. Но и завалить быка такого размера было делом, непосильным для смертного. А Геракл тащил свою чудовищную ношу без особой натуги. Бугристые мышцы, оплетенные венами, были напряжены в меру, жилы на лбу даже не вздулись. Я не смог сдержать изумленного восклицания.
— Ты во всем подобен нашему божественному отцу, если совершил такое!
Брат легко скинул тушу на песок. Утерся ладонью, размазывая копоть по лицу.
— Как ты победил это чудовище?
— Когда он бросился на меня, — спокойно, будто речь шла о походе на рынок, ответил Геракл, — я сунул ему пальцы в ноздри и сломал хрящ. А когда бык осел от боли, схватил его за рога и повалил на землю, а потом еще раз ударил головой. Он обмер, и я спутал ему ноги веревкой.
Я покосился на его руки, покрытые жесткими, густыми волосами, потом на не менее мохнатые ноги и грудь:
— Он даже не опалил тебя своим дыханием!
— Он и не дышал огнем, — пожал плечами Геракл. — Видно, твой противник был иным, чем мой, о, венценосный владыка народов. Не понимаю, как ты, смертный, хоть и великий анакт, надеялся победить Посейдона?
— А моему царству нужна была моя победа? Или — моя смерть и новый царь? — невесело усмехнулся я. Обвел долгим взглядом выжженные окрестности: голые черные поля, обугленные рощи, сгоревшую дотла деревню. Геракл благоразумно смолчал. Я поспешил перевести разговор на другое:
— Мой богоравный брат и великий герой, я и царство моё в долгу у тебя. Чем могу отблагодарить?
— О, анакт! Дай мне корабль, чтобы я добрался до родных мест. Тот, который доставил меня сюда, — уплыл. Да и вряд ли он уцелел в такую бурю, — вздохнул Геракл.
— Любой, какой ты пожелаешь, великий Геракл. Крит славится своими судами, и нет ни одного, который я не отдал бы тебе. А пока — будь гостем моим, позволь мне наградить тебя за твой подвиг.
— Мне ведомы щедрость и благородство твое, владыка Крита! А вот моему царю, Эврисфею, не свойственно ни то, ни другое, — усмехнулся Геракл. — Эврисфей ревниво смотрит, чтобы я не получил платы за свои труды. Впрочем… — он посмотрел на свою промокшую насквозь и перемазанную пеплом тунику, на грязную львиную шкуру. И замялся.
Я понял, о чем он хочет попросить:
— Обед и баня не могут считаться платой! И новая туника — тоже! Ты — гость мой, заслуживающий немалого почета. И ты — мой брат. Я чту узы родства!
Он оделся, покосился на быка и пробормотал под нос:
— Интересно, тут есть поблизости хоть одно селение, где можно найти яремных быков? Или мне придется тащить его до самого Кносса?
Потом поднял на меня воловьи глаза:
— Далеко ли до столицы, о, божественный?
— Нет. Если бы мы просто шли налегке, то добрались бы дня через два. А так — ну, дней шесть. Здесь неподалеку есть святилище. Бык туда не дошел. Там живет Мерион, жрец Аполлона. Он даст нам и быков.
Я опустил глаза на свои разбитые ноги, ожоги и раны на которых уже начали гноиться. Геракл перехватил мой взгляд:
— Ты истерзал ноги о камни, владыка. Я знаю, сколь мучительны такие раны, и сколь опасны. Давай спустимся к морю, омоем их морской водой, истребляющей гной и способствующей заживлению, чтобы потом перевязать твои язвы.
Я представил, во что превратился крутой спуск и замотал головой:
— Потерплю, не надо.
Геракл, тем не менее, заботливо накинул на мою голову и плечи свою львиную шкуру. Я подхватил его пожитки. Он, крякнув, взгромоздил на плечи быка. Шли мы молча. Я — впереди, указывая дорогу, а Геракл с быком — сзади. Я иногда останавливался и оглядывался на брата. Но тот, хоть и дышал тяжело, время от времени покряхтывал и шумно отдувался, только ободряюще улыбался и безропотно месил огромными ногами раскисшую землю.
Дождь убаюкивающе стучал по львиной шкуре. Геракл своей неутомимостью, воловьими очами, чудовищными мышцами и благородством, которым отличаются очень сильные и смелые люди, напоминал мне Нергал-Иддина. А ликом он походил на отца, Зевса, и рядом с ним я чувствовал себя так же спокойно и безмятежно, как в детстве, когда Кронион брал меня на руки и прижимал мою голову к широкой, покрытой густыми курчавыми волосами, груди. Я на какое-то время позволил себе забыть о своем царском сане, без зазрения совести переложив на плечи Геракла обязанность решать за нас двоих и отдавать распоряжения, до той поры, пока мы не вернемся в Кносс.
Не стану скрывать — возвращения в столицу я боялся. Рассчитывать на людскую благодарность нельзя. Малейшее бедствие стирает в памяти подданных все заслуги царя. Нас могли встретить проклятиями и градом камней.
Семья. (Кносс. Первый год восемнадцатого девятилетия правления царя Миноса, сына Зевса. Созвездие Овна)
На седьмой день пути, около полудня, мы с Гераклом увидели Кносс. Мой спутник замер, остановив упряжку, где на самодельной волокуше из двух молодых деревьев мирно похрапывал бык (Мерион предложил напоить его маковым отваром, чтобы он не буянил), и восхищенно уставился на столицу. С высоты холма она казалась подобной паутине, в центре которой высился мой дворец. Город, никогда не знавший стен, не ведает и тесноты. Геракл не мог не оценить ширину улиц и размеры домов — даже на окраинах, где селился простой люд.
— Микены — большой и красивый город, анакт, но рядом с Кноссом он кажется лишь жалкой деревней! — восхищенно выдохнул он. — Прекрасна твоя столица, богоравный Минос. Но почему не вижу я ни стен, ни рвов?
Я с тревогой посмотрел в сторону Амонисса и гавани. Хвала богам, бесчисленные мои и чужестранные корабли по-прежнему стояли в бухте! Свирепый шторм, разразившийся во время поединка Зевса и Посейдона, не повредил их. Я простер руку к морю и судам:
— Вот наш ров и стены!
И помрачнел. Отец, конечно, обещал мне защиту, и может, способен уберечь землю Крита, но вот море — владение Посейдона. И мой флот всецело в его власти. Однако отступать было поздно. Уже семнадцать девятилетий как поздно мне сворачивать с пути, на который я встал с первого года своего правления.
Мы стали молча спускаться с холма в долину.
— Тебя встречают с почетом, царственный брат мой, — словно в ответ на мои мысли прогудел Геракл, указывая в сторону столицы.
Я поднял голову. Навстречу нам двигалась довольно большая толпа, разряженная, как на праздник. Они несли мой паланкин с пурпурными занавесками, украшенный сверху лабрисом. Что же, знак добрый. Мы остановились, поджидая, пока придворные не приблизятся к нам.
Как ни уговаривали меня вельможи сесть в носилки и скрыться за занавесками (не подобает царю Крита показываться черни, да ещё в таком жалком виде), я отказался. Еще неизвестно, кто рядом с кем смотрелся более убого — мы с Гераклом, или они, разряженные и умащенные. Так мы и вступили в город — двое усталых мужчин, везущих на паре крестьянских быков храпящее чудовище. Толпа роскошно одетых придворных следовала за нами на почтительном расстоянии.