Гости уже были в сборе. Пасифая, восседая на своем обычном месте, любезно беседовала о чем-то с Гераклом. Тот, в новой тунике из египетского льна, вымытый и умащенный, всё равно смотрелся среди невысоких, изящных критян, как глиняный пифос среди изящных каменных сосудов. Его пышные, как у Зевса, кудри, по сравнению с уложенными в прически волосами остальных мужчин, выглядели нечесаной гривой. Но держался он с немалым достоинством.
Гости почтительно поднялись мне навстречу. Я, лучезарно улыбаясь, прошел к своему столу и опустился в кресло. Подал знак, чтобы начинали разносить жареное мясо. Тотчас заиграла музыка, слуги принялись оделять пирующих угощением и наполнять кубки.
— Похоже, сегодня будет на редкость веселый пир, — любезно улыбаясь, произнесла Пасифая. — Надеюсь, ты отдохнешь, богоравный герой, и сердце твоё возвеселится.
Я окинул милостивым взглядом сидящих за столами гологрудых женщин, стройных полуобнаженных мужчин, увешанных драгоценностями. Про себя согласился: скучно не будет. Все недоброжелатели в сборе. Повернулся к своему почетному гостю, улыбнулся ему:
— Надеюсь, Геракл, ты доволен гостеприимством критян?
— Благодарю, великий царь. Твое радушие воистину достойно могущества твоего царства.
Я кивнул, подал знак виночерпию, тот немедля наполнил брату кубок и с поклоном поставил перед ним.
— Мой почтенный гость ни в чем не должен знать сегодня утеснений. Пей и ешь, Геракл, до желания сердца.
Он степенно поклонился.
Я откинулся на подушки. Сегодня моя роль — казаться безмятежным. Пусть все думают, что царь беззаботен и пьян, и не видит косых взглядов вельмож и жриц, не слышит предательского слова "бык", то и дело проскальзывающего в разговорах, не знает, что царица беременна не от своего мужа.
Я поднял кубок, провозгласил славу Гестии и совершил возлияние в её честь.
Виночерпиям было приказано не слишком разбавлять вино для гостей, а мне подавать почти воду. Полагаю, мне не придется ждать много времени.
Не успели гости притронуться к кушаньям, как я вновь поднялся:
— Во славу анакта богов олимпийских Зевса, отца нашего, избавившего Крит от напасти!
Щедро плеснул на пол и залпом выпил оставшееся. Пирующие отозвались дружными и громкими криками в честь Зевса. Давно прошли те времена, когда народ недоумевал, полагая отца моего ничтожнее Посейдона, и возмущался, что я славлю его вне очереди. А сейчас ликуют и веселятся, не смея мне перечить. Не все, конечно.
Я сделал вид, что не замечаю, как царица рассеянно играет с обезьянкой; как поджимает тонкие губы Катрей, которому снова придется подождать с восшествием на престол; как нехотя берет кубок Главк, влюбленный в Посейдона со всей страстью души настоящего воина; как опускает глаза Девкалион… Если и в самом деле нет заговора — тогда будет достаточно просто напомнить всем, где их место. Этим искусством в совершенстве владела моя мать. Может, я и не самый лучший её ученик, но тоже кое-что умею.
А если Ариадна ошиблась?
Тогда меня ничто не спасет. Есть тысячи способов избавиться от человека: яд в вине, или змея в постели, как у Гирнефо, дочери Иолая, — жрицы, которая пропустила меня к месту совершения обряда. Я беззаботно потягивал из кубка сильно разбавленное вино. Мой виночерпий Ганимед, сын Троса, со свойственной ему проницательностью понял, что от него требуется, и умело подыгрывал мне, ласкаясь и рассказывая на ухо разные пустяки. При моей обычной неразговорчивости изображать беззаботное веселье трудно, а тут оставалось только пьяно смеяться да пощипывать его гладкие ягодицы и щеки. Гости будут уверены, что радость и вино затуманили мой разум. И сами потеряют осторожность. Я заставлю их нанести удар первыми! О, Дивуносойо, возлюбленный мой, владыка душ! Ты делаешь людские сердца прозрачными! Помоги мне!!!
— Царь мой, отведай хоть немного жаркого, восстанови свои силы не только питьем, но и едой…
Ганимед едва заметно улыбнулся, показывая взглядом на совершенно нетронутый кусок мяса, лежавший передо мной. Я мысленно выругался. Скверный я всё же лицедей! Занятый своей игрой, я не чувствовал голода и к угощению даже не притронулся. Кивком головы поблагодарил виночерпия, нехотя отщипнул немного мяса, отправил в рот и тут же отер жирные пальцы о волосы услужливо склонившегося Ганимеда. Вкуса мяса я совершенно не ощутил.
Виночерпии суетились, беспрестанно разнося полные кубки пирующим. Возглашались все новые и новые благодарности Зевсу и другим олимпийским богам. Совершались щедрые возлияния во славу их. Придворные состязались в славословии Зевсу и его сыну. Акробаты, танцоры, мимы с их непристойными шутками, сменяя друг друга, услаждали взоры пирующих своим искусством, с легкостью совершая невероятные прыжки и изгибаясь, будто лишенные костей. От непрерывно звучавшей музыки у меня начала слегка побаливать голова.
Геракл оживленно беседовал с Пасифаей. Она что-то рассказывала, тот в ответ улыбался и откровенно любовался и восхищался моей женой. Интересно, он тоже, как все известные мне ахейцы, считает критянок бесстыдными и легко доступными? Хотя ахейцы не так уж глупы, раз держат свих женщин взаперти и позволяют им покидать дом только закутавшись в покрывало. Женщина — опасный враг. Её телесная слабость оборачивается страшной силой… Я почувствовал, как начинают предательски подрагивать ноздри. Нельзя мне об этом думать сейчас. Побеждает тот, у кого сильнее выдержка. Кто нанесет удар первым — тот обречен. Только бы не сорваться!
Я поспешно перевел взгляд на Пасифаю и заставил себя подумать, насколько она красива. Круглое, гладкое лицо с огромными глазами цвета яшмы, бровями вразлет — словно усики осы, с пухлым, чувственным ртом. Короткий вздернутый нос ее ничуть не портит. Беременность еще не заметна, но лицо уже пополнело, и большая белая грудь налилась. Пасифая всегда жаловалась, что в эту пору ей больно прикасаться к грудям и приходится пудрить их, чтобы не было видно синих жилок. Она считает их некрасивыми, а я в это время готов забыть и её снисходительную мудрость, и полнейшее равнодушие ко мне, и то ледяное спокойствие, с которым она встречала мой гнев. Эта женщина родила мне девять детей и в то же время никогда не принадлежала мне! Заблуждений на этот счет у меня не было — после случившегося в священной роще Бритомартис я настолько смущался и каменел в присутствии своей супруги, что говорить о каком бы то ни было наслаждении в любовной игре не приходилось. Я даже не оставался с Пасифаей до утра, а, выполнив свое царское дело, уходил.
Хотел бы я знать, испытала ли она хоть малейшее удовольствие, сойдясь с быком?
Нет, так не годится.
Я плохой хозяин — совсем забыл о гостях. Того гляди, пропущу момент, когда придет время подавать главное угощение. Зевнул и окинул ленивым, затуманенным взглядом гостей. Кажется, пора.
Пирующие уже заметно опьянели, в зале становилось все более шумно. Недобро шумно. Достаточно бросить уголек в сухую солому, чтобы вспыхнул пожар.
Мне необходимо сделать так, чтобы ссору начали они — не я. Воззвав к богам, чтобы моя хитрость удалась, я поднял свой кубок:
— Во здравие Геракла, избавителя от бед!
И совершил возлияние, словно богу. Конечно, это было дерзко, и мой шаг оказался более чем удачен. Главк со стуком поставил свой кубок на стол и решительно вскочил.
— Мало того, что у тебя не хватило сил самому избавить свое царство от беды, так ты еще воздаешь чужестранцу божеские почести, предназначенные Владыке Крита Посейдону!!!
Музыка мгновенно стихла. Акробаты, теснясь в дверях, торопливо выбежали из зала. Я изобразил недоумение:
— Но что я такого совершил, Главк, что так разгневало тебя?
Кровь бросилась в лицо моему сыну. Упрямо, по-бычьи, наклонив голову, он перекатил желваки на скулах, пытаясь сдержаться. Но где уж! Он привык говорить все, что думает, невзирая на лица. Главк всегда был таким, и я лелеял его прямодушие, восхищаясь им, как редким цветком! И вот, надо же, как самое лучшее в его душе обернулось против него!