Я посмотрел на молодого мастера. Он сидел перед гончарным кругом, улыбался, стараясь придать своему заросшему до глаз бородой лицу выражение приветливое и добродушное, отчего оно становилось лишь еще более зловещим и ехидным. Ему явно хотелось понравиться мне. Зачем? Я ведь уже приютил его, покривив душой перед справедливостью. Рукодельный карлик (ростом не выше моего, но ко всему еще и сутулый, почти горбатый), позавидовал мастерству своего ученика и племянника Пердикса, сына Поликасты, и убил его. Надо было отдать эту тварь афинскому царю Кекропу для суда. Но он задал мне всего один вопрос, и, восхитившись его пронзительным умом и искусством, которое было невероятным для молодости умельца, я сохранил ему жизнь и укрыл на острове.
Понимая, сколь шатко его положение, афинянин постарался расположить к себе всех. И небезуспешно. К каждому нашел он свой ключик. Куклы, приводимые в движение тайными механизмами, площадка с искусными узорами для танцев. Меня он приручал мудрыми беседами, раскрывая тайны мироздания. Его познания были огромны, а мыслил он, как старик. Рядом с ним я, годящийся ему по возрасту в деды, чувствовал себя зеленым юнцом. Для него во всем Космосе не было ничего таинственного, а в Хаосе — величественного. Одно становилось готовым изделием, второе — материалом, подлежащим обработке. Подозреваю, что среди поведанного им имелись и знания, тщательно хранимые жрецами, и возможность прикоснуться к сокровенному заставляла меня дорожить мастером и искать встреч и бесед с ним.
Начинал разговор он всегда с пустяка. Вот и сейчас — протягивал мне комок глины, а в его глазках уже поблескивал лукавый огонек.
— Какую суть придашь — та и будет, — ответил я.
— А какую, царь?
Я взял комок в руки. Он был холодный и попахивал тленом. Держать его было отвратительно, как кусок падали. Всё же, поддавшись желанию узнать, что скажет мастер, я принялся мять её в пальцах. Дедал ждал. Я неумело слепил человечка, усадил его на землю и, подумав, укрепил его руки на коленях, чтобы они подпирали норовящую завалиться голову.
— Хоть вот такую.
Дедал посмотрел, как фигурка косится и падает на бок, цепкими пальцами мастерового уложил её. Получилось, что глиняные ножки фигурки оказались подтянутыми к животу, а ручки прижаты к груди. Дедал лишь слегка согнул глиняную шею человечка, отчего его голова уперлась в колени. Меня передернуло. В такой позе у нас, в гробах-ларнаксах, хоронят мертвецов. Намек на труп был мне неприятен.
— Или такую.
— Может, так и надежнее, но первый человечек мне больше нравится. Глина просто слишком жидкая.
Дедал хитренько блеснул глазами.
— Ты ведь понял её суть, царь. Сразу. Но упрямо пытался сделать из неё живое. А она принадлежит мертвому. Из неё можно сделать мертвое. Для живого нужна другая.
— На кладбище ты её, что ли, накопал? — я сдвинул брови, охваченный негодованием.
— Да, — Дедал пристально посмотрел на меня своими маленькими красными глазками.
— Зачем? — выдохнул я, борясь с подступившим к горлу возмущением и отвращением. Поспешно вытер руку о гончарный круг.
— Проверить, почувствуешь ты или не почувствуешь? — сказал он и добавил удовлетворенно: — Почувствовал.
Меня передернуло. Неприятно знать, что кто-то видит тебя насквозь.
— Моя мать была жрицей, Дедал. Я многое от неё перенял. Отчего бы мне не почувствовать?
— Почему ты оправдываешься? Ты владеешь великой силой и можешь обратить её против врагов твоих и во славу царства своего. Можно подумать, ты стыдишься своего дара.
Очень метко. Точнее не скажешь. Именно стыжусь!
— Он служит только разрушению. Я хочу созидать, Дедал.
— Всё опять повторяется. Ты принадлежишь смерти, Минос. Чтобы созидать — нужен другой царь. Ты послан в этот мир разрушать, повелитель, что у тебя отменно получается. Ты рушишь старые законы. Ты низвергаешь старых богов. Но доволен ли ты почтением, которое критяне оказывают Зевсу? Исполняются ли в селах и городах Крита законы, что ты повелел начертать на скрижалях и возглашать по всем городам?
Разумеется, и тут Дедал был прав. Я давно подозревал, что мне дано знать тайны смерти. Все в ней было для меня просто и понятно. Уж не знаю, от каких темных богов досталось мне это знание. Я сродни быкоголовому Минотавру. Запряженный в плуг бык разрушает целину, рыхлит землю для зерна. Но если пустить его на зазеленевшие всходы — потопчет, пожрет, помнет и заваляет. Вряд ли на том месте соберут урожай.
Секреты жизни я постигал с трудом.
— Я давно смотрю, как бродишь ты по ночам, без цели. Но куда бы ты ни шел, путь твой всегда сводится к одному, — продолжал Дедал скрипучим, неприятным голосом. — Вот к этому. Скажи, тебе это знакомо? Что это значит?
Он грязным, с обломанным ногтем пальцем начертил на полу двойную спираль, закрученную в разные стороны.
— То же, что и лабрис. Смерть и возрождение. Ну и что? — ответил я.
— То, что ты всегда проходишь только половину пути, — он ткнул пальцем в ту часть узора, что змейкой свивалась влево. — Это — дорога только в одну сторону. Путь смерти. Второй половины тебе знать не дано.
Меня охватил гнев и стыд.
— Ты хочешь знать — почему? — спросил Дедал, не обращая внимания на то, что я залился краской. — Ты не такой, как все. Ты — изгой из рода своего, ушедший от матери своей и отца своего.
— Отца? — искренне удивился я. И попытался вспомнить, когда хоть раз поступил против Зевса.
— Что ты знаешь о Муту, сын зевсовых колен?
— Кто такой этот Муту? И почему ты говоришь, что Зевс не мой отец, а лишь принявший меня как сына? — я был так удивлен, что даже не мог сердиться.
— Потому, что я знаю, мой царь, — ответил Дедал. — И мне ведом Муту — бог смерти в Ханаанских землях, откуда родом твоя мать. Он — твой истинный отец. Ведь мать твоя блюла обычаи своих земель. И прежде, чем быть просватанной, она отправилась в храм Ашторет и сошлась с тем, кто выбрал её. Владыка смерти Муту прельстился красотой Европы. Его семя проросло в чреве твоей матери. Она была в тягости, когда Зевс похитил её. Но его вполне устраивал ты с твоим даром сеять смерть и разрушение вокруг себя. Так что, во избежание пересудов, Зевс просто назвал тебя своим сыном.
О, боги!
Я с трудом перевел дыхание, и тут ярость вырвалась из оков изумления. Не вспомни я о быкоголовом — убил бы на месте мерзкого карлика!
— Ты лжешь, афинянин! — воскликнул я, вскакивая. И, не сдержавшись, ударил его кулаком по лицу. Он невозмутимо размазал большой ладонью кровь и глину по щеке и произнес:
— Гневаешься — значит, знаешь, что я прав. Не знаешь, так догадываешься. Посмотри на себя — разве в твоем облике есть хоть что-то, что напоминало бы Зевса?
Он выпрямился и, нависая надо мной, продолжал, будто гвозди вколачивал:
— По праву рождения и крови ты — царь мертвых, не живых! Великое предназначение предстоит исполнить тебе, сын великого бога! Но путями жизни ты не ходил и не будешь ходить никогда. Зевс избрал тебя потому, что ему хочется утвердить свою власть в чужих владениях — на земле Посейдона. А для этого нужно уничтожить тот мир, который был создан здесь Посейдоном и Бритомартис, населить остров иным народом. Только для этого он и поставил тебя царем над Критом. И, выполнив свою работу, ты уйдешь в небытие, потому что для созидания ты Зевсу не нужен. Ты отрекся от рода своего. И возрождения тебе не будет!
Кровавая пелена поплыла у меня перед глазами.
Пусть он подавится своей правдой!
Раздавлю гада!
— Разве так должно поступать самому справедливому из царей? — с издевательской улыбкой заметил Дедал.
Я поспешно перехватил свою, уже готовую нанести удар, руку за запястье и сжал до боли, пытаясь отрезвить себя.
— По какому праву ты хочешь убить меня? Разве я совершил преступление на Крите, царь? Или сыновья богов могут забыть о законе? Тогда почему, когда сын Зевса Радамант убил человека, — ты приговорил его к изгнанию? — ехидно улыбался Дедал, глядя мне прямо в глаза.
Он и об этом знает правду? Законы брата моего, Радаманта, казались мне более совершенными, чем собственные. Потому я и не стал препятствовать его решению покинуть Крит, после того, как гепет Эндий был случайно убит Радамантом на охоте. Брат был мудр и прозорлив, он давно понимал, что у меня на душе. Я вновь услышал его слова, еще более страшные оттого, что они были сказаны ласково и успокоительно: "Конечно, ты можешь очистить меня от нечаянного кровопролития, Минос. Но зачем мне испытывать судьбу? Ты хочешь быть единственным великим и мудрым государем на Крите. И ты можешь быть им. Киклады велики — я уеду на любой из островов, дабы насаждать там законы великого анакта Миноса. Мы расстанемся как братья, сохранив приязнь межу собой. И когда нас будет разделять виноцветное море, мне будет легче признать твое старшинство". "Я полагал, что хорошо скрываю свою зависть к твоему уму," — попробовал улыбнуться я. "Не тебе одному стал тесен этот остров, — произнес Радамант. — Мне тоже." Я молча кивнул и не стал переубеждать брата. Если бы мне хотелось, чтобы Радамант оставался подле меня, разве не нашлось бы у меня слов удержать его?