Я пристально вгляделся в лукавое лицо Дедала:
— Можно выдать тебя Кекропу. На Афинской земле ты совершил преступление, достойное смертной казни.
— Думаешь, я буду молчать о том, что стало мне ведомо на Крите, безупречный?
Он поймал меня искусной сетью. Не вырвешься. Он понял, что сила на его стороне, и продолжил уверенно:
— Тебя не обольстишь, царь. Но я знаю, чего ты боишься. Предлагаю мену. Ты — укрываешь меня, я — молчу!
Я с трудом перевел дыхание, заставив Миноса взять верх над пробудившимся в моей душе Минотавром. Выдавил из себя:
— Хорошо.
И, не оборачиваясь, вышел из мастерской карлика.
У меня еще были некоторые сомнения в правдивости слов Дедала, и я спросил о своём роде Инпу. Тот всё подтвердил и даже явил мне во сне ужасного Муту, чья пасть от неба до дна моря поглощала все живое. Мой настоящий отец показался мне сродни свирепому Кроносу, пожиравшему своих детей. И после того моя любовь к Зевсу, принявшему меня, изгоя безродного, на колени, обласкавшему, удостоившему царства, стала еще крепче.
Я рассказал Асклепию все, не утаив ничего из разговора с Дедалом. Слишком доверял ему, слишком любил его, чтобы лгать. Тот внимательно слушал, покусывая губы. Не перебивал. И лишь нервно потрогал пальцами глубокий шрам от собачьих зубов на своей правой руке, когда я упомянул имя Инпу — египетского владыки Путей мертвых.
— Ты знаешь Инпу? — догадался я, — Это он чуть не откусил тебе руку?
— Знаю. Я учился у Анубиса, которого ты зовешь Инпу, искусству сохранения трупов. И не только, — он улыбнулся — не то виновато, не то лукаво. — За что он меня и укусил.
— Ты пытался оживлять покойников? Это он сказал, что покарает тебя смертью?
Асклепий молча кивнул.
— Но как ты посмел нарушить запрет богов?
— Запреты меня не остановят, Минос. У меня во всем мире только один враг: Танатос-Смерть. Я борюсь с ним всю свою жизнь. Я искал способа победить его — у Анубиса в далекой Та-Кемет, у Деметры в Элевсине; я спрашивал о путях возрождения у Диониса, который погибает и возрождается. Но только твой путь, Минос, оказался мне понятен настолько, что я смог его повторить. Думаю, наши души — две половинки единого целого, разбитого в древние времена. И, думаю, если ты поделишься знаниями, я смогу и дальше ходить этим путем без посторонней помощи.
Он просто искал знания. А я… мне стало досадно от собственной глупости. Что заставило меня надеяться на взаимную любовь с Асклепием? Сыновья смертных в моем возрасте уже старцы, умудренные жизнью, а я так и не научился понимать живых! Сын Муту!!!
— Только поэтому ты столь гостеприимен ко мне? — невесть зачем переспросил я. Мне так хотелось, чтобы он солгал!
— Да, — потупил глаза Асклепий.
Как горько! И все же, это лучше сладкой лжи. Да будет так! Я совладал с собой.
Заставил себя посмотреть ему в лицо. Он все еще не пришел в себя от путешествия в Аид и выглядел больным и измотанным. Я вдруг понял, чем рисковал мой возлюбленный, отправляясь в столь чуждое ему царство смерти. Не был божественный врачеватель моей половинкой — он предавал себя, становясь на эту тропу!
— Асклепий!!! Не ходи этими путями! — схватив его руки, прошептал я. — Они прокляты Зевсом и Аполлоном, нашим владыкой и отцом твоим.
Асклепий упрямо покачал головой, и я понял, что он не свернет с избранной дороги.
— Смерть — часть жизни, Минос. Но мне дано знать только одну половину пути, тебе — только вторую. А возрождение несет тот, кому известны обе. Ты должен научить меня, Минос! Прости, что я пытался познать твою душу тайно, как вор и насильник. Разреши мне…
— Не надо, Асклепий! — воскликнул я и, охваченный отчаянием, сполз на пол с ложа и обнял его колени. — Ты не знаешь, с чем связался! Мне это дано по рождению, от отца и матери! Тебе — нет. Ты убьешь себя!
— Я открою тебе свои тайны взамен! — глаза Асклепия стали безумными. — Тайны жизни…
Боги, знающие сердце мое! Любил ли я кого-нибудь сильнее, чем его?
Афродита, даровавшая мне эту любовь, научи, как её спасти!!!
Пусть он не любит меня!
И никогда не поймет!
Пусть ему нужно от меня только моё проклятое знание!
Мне не важно.
Только это и есть любовь!
Все остальное — морок.
И сразу пришло решение. Благодарю тебя, Афродита Урания, благоволящая мне!
Я растянул губы в змеиной улыбке.
— Что ты можешь дать мне из того, что я сам не знаю, Асклепий? Ты опоздал. Я уже обрел собственные знания о жизни. Дорого заплатил за них: болью, потерями. Может, ты предложишь мне свою любовь, Асклепий? За это я поделюсь с тобой знаниями о смерти.
Неужели согласится? Ну что же, тогда эта продажная тварь может сдохнуть, вместе с той любовью, которую я так лелеял в своей душе. Значит, он её не стоит.
Асклепий, к моей радости, вспыхнул и просто испепелил меня взглядом… Уж не знаю, чего в этом было больше: стыда или гнева. Он перекатил желваки на скулах, а потом с трудом выдохнул:
— Это низко, Минос!
— Да или нет? — не уступал я.
— Нет, — он ответил негромко, кажется, даже слегка улыбнувшись. Но меня эта его кротость не сбила с толку. Ответ был окончательный, и дальнейший разговор терял всякий смысл. Знакомо мне упорство приветливых и мягких с виду людей. Отказал мне, царю…
Как бесстрашен ты, мой возлюбленный! Мог ли тебя смутить царский гнев, если и расправы богов ты не боишься?! Или ты уже настолько успел понять меня, что и мысли о возможной немилости моей у тебя не возникло?
Я тяжело встал. Окликнул Главка. Тот примчался на мой зов, как щенок.
— Асклепий говорит, ты не способен стать прорицателем. Нет смысла терять время. Ты вернешься во дворец сегодня же. Иди, собери свои вещи.
Главк радостно улыбнулся и, поспешно поклонившись мне, умчался в соседнюю комнату. Я слышал, как радостно напевает он:
— Домой! Домой!
Главк скучал здесь. Сердце его просилось на судоверфи, на учения воинов, к Итти-Нергалу. Я посмотрел на Асклепия. Он все сидел, молча. Я тоже не стал с ним говорить. Больно было оставлять этот дом, но я навсегда захлопнул для себя его двери. Когда Главк собрался, Асклепий поднялся меня проводить, как полагается хозяину. Мы даже улыбнулись друг другу, чтобы соблюсти приличия. Эпиона, возившаяся во дворе, оставила свою работу и тоже подошла проводить меня. Уж не знаю, как эта женщина поняла, что произошло между мной и её мужем, но впервые за время моих посещений она улыбнулась мне искренне и благодарно.
Наутро Асклепий уехал с Крита, ничего не забрав из моих подарков. Я прибыл проводить его — в чужих носилках, чтобы никто не догадался о моем присутствии в гавани, и, скрывшись за занавесками, глядел, как восходит Асклепий с семьей на корабль. Закусив до крови губу, беззвучно плакал. Афродита, пресветлая богиня, прими мой дар! Я сам оттолкнул своего любимого, чтобы спасти безумцу жизнь.
Впрочем, разве есть спасение от самого себя?