Глава 4 Нити в руках Мойр
Нити в руках мойр
— Смерть?.. Но разве он может умереть, отец? — Так всегда говорят о тех, кого любят. Никос Казандзакис
Пария. (о. Парос. Восьмой год восемнадцатого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Весов)
Возгласы, доносящиеся в палатку, свидетельствовали: мы приближаемся к гавани Пароса. Мой брадобрей и банщик, Мос Микенец, круглолицый, улыбчивый, вальяжно неторопливый и одновременно проворный раб лет тридцати, встревожено глянул на меня, понимая, что времени у него осталось немного. Я слегка улыбнулся ему: не было еще такого, чтобы Мос задержал своего анакта и заставил ждать людей, встречающих меня на берегу. Тем более, он уже закончил колдовать с моим лицом и сейчас укладывал локоны. Мос поклонился и продолжил свое занятие.
Корабль подходил к берегу, когда он припудрил серебряной пылью тронутые сединой волосы на висках и лбу, отошел, оценивающе посмотрел на творение своих рук и, оставшись довольным, с поклоном протянул мне зеркало. Я мог бы и не смотреть. За всю свою долгую жизнь у меня не было более искусного брадобрея, который, к тому же, обладал еще и мастерством банщика. Я все время поражался, как эти сильные, крепкие, короткопалые руки способны не только без устали разминать утомленное тело, но и создавать совершеннейшую красоту при помощи сурьмы, пудры, румян, притираний и каленого прута для завивки. Ему не требовалось подробно растолковывать, как я должен выглядеть. Он, словно художник или скульптор, каждое утро создавал облик богоравного царя, сообразный моменту.
Сейчас я выглядел достойным сыном Зевса, величественным, милосердным, щедрым. И счастливым мужем божественной супруги. Таким знали меня на Паросе.
Восторженный гул голосов донесся до моего слуха. Жители ликовали, встречая меня. Сначала нестройные, выкрики постепенно сливались, и я уже мог разобрать слова:
— Ра-дуй-ся, а-накт Ми-нос!!!
— Сла-ва бо-го-рав-но-му Ми-но-су!!!
Я любил этот каменистый небогатый остров, на котором меня впервые назвали царем, и в конце каждого Великого года моего правления, объезжая подвластные мне земли, начинал свой путь с Пароса. Было ли мое царство могущественно и грозно или, как сейчас, слабело и крошилось, словно пересохшая пресная лепешка, но здесь меня любили и считали почти богом. А еще я любил Парию. Они похожи друг на друга — земля и ее хозяйка. Поля Пароса неплодородны, и тело Парии сухо и жестко, стан тонок, словно у девочки-подростка. Кожа и волосы ее белы, как мрамор, которым так богата эта земля. Обликом она схожа с миртом, чья прелесть не бросается в глаза, но, вглядевшись, ты невольно поражаешься изяществу этого колючего, жестколистного кустарника, столь обильного в горах Пароса. Такова моя божественная жена.
О, Афродита Анадиомена, как же я по ней соскучился!
Мой "Скорпион" мягко ткнулся выступающим вперед килем в песчаный берег. Нергал-иддин, наряженный по случаю торжества в алый мисофор, начищенный до зеркального блеска шлем со страшным косматым гребнем и усаженный позолоченными бронзовыми пластинами доспех, ужасный и грозный, словно Арес, распахнул завесы в моей палатке.
Я вышел из прохладного лилового полумрака, сощурился на солнце. Бывают перед самым началом зимы такие ясные, умиротворенные дни, когда Гелиос уже умеряет свой яростный нрав, и дает свет и тепло, но лишь согревает, а не палит нещадно. Радостный день, под стать моему сегодняшнему расположению духа.
Я окинул взглядом затопленный пестрой людской толпой берег, вскинул руку в приветственном жесте.
— Ми-нос! Ми-нос! Ми-нос!!! — надсаживалась в восторге толпа.
Напротив моего корабля возвышался раскрашенный в алое и золотое паланкин владычицы Парии. Красные занавеси трепетали на ветру, словно языки пламени. Сама хозяйка острова стояла рядом, похожая в белоснежных одеяниях на статую, искусно вырезанную из мрамора. Увидев меня, она плавно изогнула девически-тонкий стан в изящном поклоне. Басилевс Пароса Эвримедонт, его братья Нефалион, Хрисей и Филолай — высокие, чернобородые, с могучими руками, оплетенными синими венами и покрытыми густой, курчавой шерстью, звероватые, настоящие титаны — и обликом, и по нраву, но столь горячо любимые мной, державшиеся на почтительном расстоянии от своей божественной матери, тоже согнули могучие спины.
Осыпаемый благовонным дождем цветов, я спустился по сходням. Проворные, нарядные рабы поспешно постелили мне под ноги широкий, длинный, до самого паланкина хозяйки, ковер, и я, ступая по нему, приблизился к божественной Парии. Обнял бессмертную нимфу, отвечая на приветствие. Толпа разразилась торжествующими воплями. Когда они, наконец, стихли, я выпустил владычицу острова из объятий.
— Великий анакт Крита и Пароса, богоравный Минос, сын Зевса! — звучно произнесла Пария. — Я и наши сыновья приветствуем тебя, наш повелитель. Сердца жителей острова наполняются радостью, едва твоя ременнообутая нога ступает на берег. Благодать нисходит на Парос вместе с тобой, возлюбленный мой супруг, великодушием Зевсу подобный.
— Благодарю, о, божественная супруга моя, — произнес я. — Сердце мое наполняется радостью, когда я вижу тебя, бессмертная, наших сыновей и их народ в благополучии и изобилии. Ведаю, мудростью своею ты сберегаешь сей остров от бед и войн.
Тем временем к нам приблизился Эвримедонт. Почтительно поклонившись матери и дождавшись ее безмолвного разрешения, он приветствовал меня и, оскалив в радостной улыбке крепкие, как у волка, зубы, произнес:
— О, богоравный анакт Крита и мой мудрый и могущественный отец! Во дворце все готово, чтобы принять тебя, скиптродержец. Почти наш дом своим присутствием, и пусть частица благодати, которой ты, о, любимец Зевса, полон, снизойдет на нас.
— Да хранят боги тебя и землю твою, благородный Эвримедонт, — провозгласил я в ответ. — Да будет удача с тобой, отважный, и да пошлют олимпийцы благополучие моим детям и их народу. Я принимаю ваше гостеприимство.
И мы с божественной супругой проследовали в паланкин. Пария устроилась на маленькой скамеечке, богато украшенной слоновой костью, возле моих ног, взмахнула тонкой, гибкой рукой, повелевая опустить полог. И, когда потоки тонкого виссона скрыли нас от глаз толпы, нежно обвила руками мои колени. Я невольно залюбовался ею, такой свежей и юной, несмотря на прожитые годы, и такой беззащитной, несмотря на невероятное могущество.
— Я рада видеть тебя, о, богоравный супруг, — голос ее был подобен журчанию горного ручейка. — С той поры, как ты стал царем на этом острове, сами оры поселились на нем. Я знаю, по издавна заведенному обычаю сегодня будут принесены жертвы в честь Зевса, а завтра мы почтим мудрых сестер Айрену, Дике и Эвномию. Едва я заслышала, что твои крутобокие корабли направляются к острову, как повелела собрать сто лучших годовалых тельцов для приношения твоему божественному отцу. А для хранительниц законов и порядка отобраны три телки, белые, без единого пятнышка.
Я коснулся ее щеки тыльной стороной ладони.
— Пария, прекрасная, мудрая Пария! Ты угадываешь волю мою до того, как я изъявлю ее. Я сам вряд ли мог бы распорядиться лучше. Так пусть божественные сестры и дальше будут благосклонны к тебе, к твоей земле, владычица, и к нашим детям.
"И, может быть, не обойдут меня своими дарами," — подумал я про себя и улыбнулся.
— Я знаю, мой богоравный супруг, — продолжала Пария, — что держава твоя велика, и царский сан не дает возможности подолгу предаваться отдыху. Но я хочу знать, Минос, останешься ли ты на острове хоть немногим дольше, чем того требуют царские заботы?
И просительно заглянула мне в глаза.
— Если богам будет угодно, моя возлюбленная супруга, то я останусь на острове до тех пор, пока на небе полная луна не сменится убывающей, — ласково отозвался я. — Ты же знаешь, я всегда охотно остаюсь на Паросе. И мне каждый раз жаль покидать твой остров и тебя, лучшая из жен.
Она снова улыбнулась — не той прекрасной, величественной улыбкой, которая подобает владычице острова и царице, а просто, словно обычная поселянка, дождавшаяся возвращения своего мужа с поля. От нее пахло яблоками, прогретой землей и солнцем, и на обычно бледных щеках играл густой, розовый, ровный румянец. Я заключил ее в объятия и припал к ее губам в долгом поцелуе.