Все тело мое свела судорога: может быть, она и была преступницей, но кто толкнул ее на это злодеяние? Однако, все уже решено. Я ступил вперед. Взял царевну за руку. Она плавно шагнула мне навстречу и встала рядом.
— Теперь ты веришь моей любви, анакт Минос? Сделаешь ли ты меня своей женой, как обещал?
— Я обещал тебе, что ты получишь то, что заслужила, Скилла, — уточнил я. — Ведь так?
Она с готовностью кивнула, не подозревая, какой удар я ей приготовил. Я рывком развернул ее к городу:
— Очнись, царевна Скилла, посмотри, что ты сделала! Ты за это хочешь награды? Это называется предательством и отцеубийством, дитя…
Она побледнела и пошатнулась, но, встретив мой ледяной взгляд, совладала с собой, не заплакала и не упала без чувств. Уставилась на меня мертвыми, с расширившимся от страха во всю радужку глаз, зрачками.
— Ты клялся, — едва слышно пролепетала она.
— Дать тебе ту награду, которой ты достойна, и быть снисходительным, потому что ты дала мне победу, — сухо произнес я. — И я сдержу клятву. Я сохраню тебе жизнь и свободу. Потому что ты была полезна мне. Хотя за предательство смерть была бы лучшей наградой. Но мне не нужна такая жена, как ты. Отвезите царевну Скиллу вместе с сестрой ее, Ифиноей, в город, где она сможет найти приют. Я сказал.
Скилла слабо вскрикнула и рухнула, лишившись сознания.
На следующий день, разделив добычу и восславив благоволивших к нам могучую Деметру, сияющего Гелиоса, пеннокудрого Посейдона, неистового Ареса и, разумеется, Зевса Громовержца, мы покинули берег. Когда наши корабли отплывали в море, я снова увидел Скиллу с распущенными по плечам волосами, с истерзанными ногтями щеками и опухшими от слез глазами. Должно быть, она бежала от охраны, увозившей ее в Аргос. Видно, надеялась еще смягчить мое сердце. Но появилась она на берегу слишком поздно. Мой "Скорпион" отошел не меньше, чем на полет стрелы. Поняв, что ничего не поправить, царевна пришла в ярость и неистовство.
— Будь ты проклят! — вопила Скилла, мечась по берегу и в исступлении грозя мне кулаком. — Будь ты проклят!!! Ты, критский скорпион! С каменным сердцем, бездушный, словно покойник! Ламии мягкосердечнее тебя! Бычачье порождение, зачатое ханаанской шлюхой!!! Запомни! Мой позор и мое предательство — вот цена твоей победы!!! Забери меня!!! Умоляю, забери меня с собой, не оставляй здесь!!!
Вдруг Скилла сбросила плащ и решительно вошла в холодную воду.
— Утопится! — охнул кормчий, не отрываясь глядевший на девушку. Но она в безумном порыве попыталась догнать мой "Скорпион". На других судах люди кричали, звали ее к себе, бросали веревки. Но царевна упрямо плыла за "Скорпионом".
Я пожалел, что, услышав крики воинов, вышел на корму. Надо было остаться в палатке. Сейчас в груди что-то противно ныло и снова тошнило.
Некоторое время я тупо смотрел, как она плывет, но заставил себя отвести взгляд и, резко развернувшись, ушел в палатку. По возбужденным крикам снаружи было понятно, что силы еще долго не оставляли нисийскую царевну. Но потом она все же утонула.
И я поспешил призвать к себе лавагетов.
Берег возле Нисы еще не скрылся в туманной дымке, когда Главк и Гортин явились в мою палатку…
Саламин. (Девятый год восемнадцатого девятилетия правления анакта Крита Миноса, сына Зевса. Созвездие Скорпиона)
— Я позвал вас, дети мои, — начал я, едва они расселись по своим местам, — чтобы сказать: коли до следующей полной луны мы не одержим победу над Афинами, то не стоит тратить силы, чтобы сидеть у неприступных стен города бранелюбивой дочери Зевса.
Лавагеты непонимающе переглянулись. Потом Главк все же произнес недоверчиво:
— Ты так уверенно говоришь о своей победе, мой мудрый отец! Я бы подумал, что ты заготовил какую-нибудь хитрость, или в Афинах у тебя есть надежный человек, способный помочь нам проникнуть в город. Но еще три дня назад ты мрачнел на глазах, когда я заговаривал с тобой об этой крепости!
— Ты прав, сын мой, ибо три дня назад я не знал, что делать. Но вчера боги вложили в мое сердце надежду, что помогут мне восстановить справедливость. Я полагаюсь на милость олимпийцев.
И поспешно добавил:
— Хотя они не всегда преклоняют ухо к речам и просьбам смертных.
Гортин посмотрел на меня с сомнением. Хотел бы я знать, понимал ли он, что Громовержец оставил меня своей милостью? При его уме догадаться несложно. Или просто опыт подсказывал ему, что даже божественная милость чаще всего дается не напрямую, а на войне вообще всегда добывается руками смертных. Но я продолжил:
— И если мольбы мои будут услышаны, то я вернусь на Крит до того, как жители моего царства будут праздновать приход весны. В этот год мне надлежит идти в Диктейские пещеры, и я свято уверен, что к той поре я смогу возблагодарить своего божественного отца за милость и дарованную нам победу над Афинами.
Гортин почтительно склонился — кажется, пряча горькую усмешку. Но я и сам произнес эти слова с сердцем, исполненным желчной горечи.
— Твоя мудрость, о, анакт, известна, как известно и то, что ни одна из твоих молитв не остается неуслышанной. Я надеюсь, что и сейчас боги вложили эти речи в твою грудь. Да вознаградит тебя анакт богов за веру и верность ему!
Я усмехнулся про себя, но лишь подтверждающее склонил голову и богобоязненно возвел глаза горе.
— Теперь слушайте мой приказ. Я удалюсь от дел, чтобы молить Кронида о милости, мои мудрые и благородные лавагеты. И на то время, покуда я буду отсутствовать, вы распоряжайтесь моим войском. Я верю вам. И, коли боги не будут ко мне благосклонны, то утешимся тем, что довольно разорили мятежные земли. Ты, Главк, оповести: вечером мы остановимся на Саламине. А также позаботься, чтобы ко мне явился Нергал-иддин. Я сказал. Ступайте же.
Главк и Гортин почтительно склонили головы и выбрались из палатки. Почти тотчас ко мне вошел Итти-Нергал.
— Твой раб готов выслушать волю божественного анакта.
Я знаком приказал ему сесть, плотнее задернул полог и, пристально глядя в преданно-собачьи глаза кассита, произнес на его родном наречии:
— Никому, кроме тебя, мой верный воин, я не могу доверить своих мыслей. И сохрани мои слова в сердце, как в могиле. Мы остановимся на ночь на пустынном берегу острова Саламин. К тому времени, как окончательно стемнеет, ты приготовишь вязанку дров, масла, вина, меда и муки, двух ягнят, черных, без единого пятнышка. Мне нужно совершить жертвоприношение богам. И мы отправимся из лагеря затемно — тайно, вдвоем…
По мере того, как я говорил, на лице Итти-Нергала появлялось изумленно-испуганное выражение. Он несколько раз хотел перебить меня, но я поднимал руку, заставляя его замолкнуть. Наконец я закончил, и Итти-Нергал, не скрывая испуга, спросил:
— О, великий, неужели ты собираешься воззвать к тому, кто принимает души умерших?
— Ты это говоришь, Итти-Нергал-балату. Я намерен обратиться к тому, кто сродни моему отцу, — кивнул я. — И сохрани доверенное тебе в тайне!
Итти-Нергал озабоченно посмотрел на меня, поскреб щеку, а потом прогудел:
— Дозволь взять с собой хотя бы еще двух человек, анакт.
— Аид, к которому я буду воссылать свои молитвы этой ночью — нелюдимый бог, Нергал-иддин. Мне ни к чему толпа.
Итти-Нергал покачал головой.
— Ты стал отчаян до безрассудства, царь. Осторожность приличествует мудрому мужу. Я не столь юн, чтобы спутать рассудительность и трусость. Ты тоже, анакт. Но ты поступаешь как неопытный юнец, не видящий опасности. Или как человек, которому опротивела жизнь.
— Не подобна ли моя жизнь семени, которое уже проросло? — возразил я. — Разве не сделал я всего, что должен был, в этом мире?
— Да будет воля твоя, — произнес Итти-Нергал, и я заметил, что он подозрительно потягивает носом: проверяет, не пьян ли я. Его подозрения не то чтобы убедили, скорее, растрогали меня.
— Хорошо, — сказал я. — Мы пойдем не одни. Ты и еще двое будут беречь меня. Возьми своих сыновей, Син или и Римута. Они столь же отважны и верны, как ты, Нергал-иддин.