— Что же, молчание красноречивее слов. Теперь мне ведомо, зачем ты призвал меня, смертный. Сердце твое разрывается от горя, разум мутится от боли, ты не в силах понять, что вершится. Все для тебя покрыто мраком. Хотя я не вижу причин для страдания. Поверь, твой сын принят в Эребе с почетом и удостоился за праведную жизнь пребывания в Землях блаженных. Я знаю, ты хочешь отомстить. Но к чему это? Разве отмщение вернет тебе сына?
Я не знал, что ответить на эти слова. Но Аид сам продолжил:
— Ты полагаешь, что боль, причиненная врагу, умерит огонь скорби, сжирающей твое сердце? — он глядел на меня внимательно и… вовсе не сурово. Мне казалось, он видит меня насквозь, великий бог, которого так боятся люди. Но мне не было ни стыдно, ни страшно. Так, наверное, младенец чувствует себя, прильнув щекой к теплому плечу матери. — Что же… Я помогу тебе. Даже если не понимаю твоих желаний, сын Муту. Знай: души умерших афинян придут в дома своих родичей, и их прикосновения принесут болезни и смерть. И доколе не выполнят афиняне твои требования, мертвецы останутся в городе.
И, еще раз коснувшись моей щеки прохладной ладонью, Аид исчез. Я в изнеможении осел на землю. Потом подошел Итти-Нергал, поднес к моим губам свою походную флягу с неразбавленным вином и силой заставил меня сделать несколько глотков. Помог встать.
Румяноликая Эос еще не вышла на небосклон, когда мы вернулись. Я добрел до палатки… Едва ее полог опустился за моей спиной, как невероятная усталость сковала все мои члены. Я рухнул на ложе и…
Дочери лакедемонянина Гиакинфа. (Афины. Девятый год восемнадцатого девятилетия правления анакта Крита Миноса, сына Зевса. Граница созвездий Скорпиона и Стрельца)
…Душа покинула мое тело. Я скользнул взглядом по тщедушному человечку, распластавшемуся ничком на подушках. Итти-Нергал заглянул в палатку, подошел, встревожено сжал мне запястье пальцами, сосредоточенно послушал голос сердца. Должно быть, он оказался ровен, поскольку выражение лица моего верного Итти-Нергала стало почтительным, почти благоговейным. Он осторожно накрыл тело одеялом и, пятясь, вышел. Приказал стражникам под страхом смерти не тревожить анакта, явно избегая называть мое имя.
Я сошел с корабля. Мое войско уже пробуждалось. Люди поднимались, потягивались до хруста в костях, зевали и утробно рычали спросонья, зябко поеживались — видно, утро было холодным. Сам я прохлады не чувствовал.
Не дожидаясь, когда мое огромное войско двинется в путь, я поднялся над островом и заскользил по воздуху в сторону Афин. Так, должно быть, летают над миром бесплотные души, навсегда покинув свои тела.
Скоро показался ненавистный берег Аттики. Пустынный, выжженный Пирей, пепелище на месте афинского асти, среди которого сиротливо высились алтари и нетронутые храмы с закопченными стенами; скала с крутыми склонами, которую венчали толстые, в десяток локтей, стены акрополя. Некоторое время я парил над ним, изучая сверху расположение площади, дворца, храмов и домов. Было раннее утро, и город едва пробуждался ото сна. Ходили, ворча на порывистый ветер и кутаясь в плащи, воины на стенах, сновали слуги, встающие раньше господ.
И тут я увидел быкоголового — огромного, должно быть, не менее двух сотен локтей. Мой ненавистный хранитель приблизился к твердыне Афинского акрополя, и, запрокинув морду, яростно взревел. Его медные мускулы, оплетенные канатами набухших вен, перекатывались под толстой кожей, покрытой жесткой курчавой шерстью, лоснящейся в первых лучах солнца.
Никогда в нем не было столько мощи, и он был прекрасен. Минотавр наклонил голову и поддел огромным, красиво изогнутым рогом скалу. Она задрожала, словно в лихорадке. Стены Афин, построенные в незапамятные времена киклопами, затряслись, но выстояли, зато с крыш царского дворца и храмов дождем сыпалась черепица. Перепуганные люди, разбуженные земной дрожью, выскочили на улицы, в отчаянии призывая богов.
"Корабли!" — сердце в груди рухнуло: землетрясение такой силы не может не вызвать шторма. Я оглянулся на море. К моему изумлению, водная гладь оставалась почти спокойной. Воистину, могущество богов не знает границ!!!
А в городе тем временем творилось невообразимое. Люди, моля богов и призывая родных, в ужасе метались по улицам. Среди них я увидел Эгея, полуодетого, с растрепанной бородой, пытавшегося среди этого хаоса держаться с подобающим царю достоинством, и других басилевсов, тщетно созывающих воинов. Только мудрый Эак, отойдя на безопасное расстояние от пошедших трещинами стен, взывал к Зевсу, словно моя змееокая Пасифая в дни Катаклизма.
А на Акрополь опускалась туча. Издали казалось, будто стая огромных летучих мышей вьется над Афинами, но я отчетливо видел людей. Странных людей. Серые, бесплотные, с безмятежными, счастливыми лицами, они опускались на улицы и входили в дома. Я понял, что это давно умершие жители Афин спешили к своим родственникам.
Они обнимали людей и целовали их. Каждый, кому доставался приветственный поцелуй, тотчас ощущал непереносимую тоску и немощь во всем теле. Безразличные ко всему, люди оставались в рушащихся под ударами быкоголового домах, или даже садились прямо на улицах — там, где застигал их недуг.
Толпы перепуганных и оттого разъяренных афинян устремились ко дворцу Эгея. Его обитатели, спасавшиеся во дворе от землетрясения, даже не пытались сдержать их.
— Керы парят над городом, — хрипло стонал какой-то старик, подняв к небу заплывшие бельмами глаза. — Они сеют черную немочь!
— Старец Ксантипп видит умерших!!! — надрывались рядом несколько человек.
— Вот он, гнев богов! Земля дрожит, а море спокойно!
— Керы настигли нас! Горе нам, горе!
— Керы несут гибель!!!
— Зевс карает тебя за то, что ты велел убить сына Миноса! — надрывался перед обезумевшей толпой какой-то муж, злобно поблескивая глазами из-под шапки спутанных, огненно-рыжих волос. — Ты навлек на нас неизмеримые беды!
— Ты, которого боги прокляли, не дав сыновей! — вторили ему.
— Пусть он ответит за наши беды! Минос опустошил земли Аттики!!!
— Теперь Ниса пала, и он приведет бесчисленные войска под град Тритогенеи!
— Убить его! — вопил рыжий.
— Выдать Миносу на расправу!
— Убить преступника! — крики становились все яростнее.
Они могли бы разорвать Эгея на месте, но царь, уже справившийся с первой растерянностью, собранный, властный, бесстрашно направился навстречу орущей толпе, прямо к главному крикуну. Он шел, совершенно безоружный, но божественно спокойный, уверенный. И толпа невольно стихла. Я отчетливо услышал ровный, твердый голос Эгея:
— Ты ли это, Калимах? — вопросил он, подойдя к рыжему. — Откуда ты знаешь, что я велел убить Андрогея?
Я замер, ожидая, не поклянется ли в своей невиновности Эгей. Но он не сделал этого. Зато с яростными упреками напустился на афинян:
— Подлые сердцем, готовые лизать мои пятки, когда боги благосклонны ко мне! Что же вы, словно робкие девушки, обращаетесь в бегство, едва нагрянет опасность?! О, мужи с сердцем оленя и разумом женским!!! Вы, что смотрели мне в рот, ожидая слова царя, сейчас набросились на меня, подобно трусливым шакалам! Не вы ли все говорили мне, что готовы сразиться с войсками Миноса? И вот сейчас вы бежите прочь?!
— Это гнев богов!!! Не страшны мне люди, будь хоть все войско Миноса сплошь из героев! — крикнул кто-то из толпы. — Но как противостоять гневу богов? Моя семья уже поплатилась за твое преступление! Ты жив, а мои жена и дочь умерли, заваленные рухнувшим домом!
— Все мы сгинем, расплачиваясь за грех басилевса!
— Не ты ли подал голос, Бусирис? — резко произнес Эгей, поворачиваясь на выкрик. — Что же, убей меня и посмотри, может, это остановит ярость богов? Ну же?! Дайте ему дорогу!
Толпа расступилась. Бусирис, по виду кузнец, мощный, сутуловатый, с красным, в черных точках въевшейся копоти лицом, злобно глядя на царя налитыми кровью глазами, двинулся вперед. Я ни на миг не усомнился, что этот человек способен убить.