— Или все-таки тебя это тревожит?
Вспомнил, где я видел это лицо! В зеркале, сегодня утром. У злобной фурии мое лицо… Алекто расхохоталась:
— Подумай, анакт!
Расправила свои кожистые крылья и исчезла. Растворилась? Вошла в мое сердце? Улетела в световой колодец? Или ее просто не было здесь? Она почудилась мне? Я налил воды из кувшина (почему ночью она казалась мне теплой? Сейчас от нее веяло прохладой.), сделал несколько глотков, а остаток выплеснул себе в ладонь и протер лицо.
Был тот час, когда Гелиос только отворил врата своей конюшни и вывел златобоких жеребцов из стойл. Тьма еще висела над миром, но птицы уже возвещали: "Близок рассвет! Встречайте божественную Эос!". Час, когда пряди мыслей, расчесанные в ночном мраке Гипносом, сплетаются Эвноей в сложные косички решений… И я принял решение.
Я вовсе не ощущаю ненависти к Тесею, сыну Эгея, да и боль, причиненная его отцом, уже притупилась в сердце.
Но Тесей должен умереть.
Мне не раз приходилось убивать — в бою, чтобы сохранить жизнь; холоднокровно, чтобы удержать власть; в ярости, рожденной ненавистью, что пожирает мое сердце. В убийстве нет величия. Каждый раз, когда убиваешь, признаешь свою слабость. Можно лгать о пользе и справедливости, но я давно знаю: эти слова прикрывают страх и бессилие. Я боюсь Тесея Эгеида. Именно поэтому убью его.
Прежде чем отправить афинян к Минотавру, я велел привести сына Эгея в свои покои. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Взгляд у Тесея был такой же, как у его отца два девятилетия назад — испепеляющий, пронзительный. Но я не отвел глаз и заговорил тихо и спокойно:
— Обычай кровавой дани установлен мной после того, как твой отец, Тесей, отнял у меня любимейшего из сыновей. Говорили ли тебе о том, что когда басилевс Афин Эгей пришел ко мне просить мира, я пожалел, что не могу отплатить ему тем же, убив его любимейшего сына?
— Да, анакт, — отозвался Тесей, дерзко сверля меня взглядом. — Потому я здесь.
— Ты ведь собираешься биться с Минотавром. Наверно, распределил уже, что должен делать каждый воин, прибывший с тобой. Переодел двух юношей в женские платья, чтобы мужчин было больше.
Тесей на мгновение отвел взгляд, но тут же совладал с собой.
— Я не стану отрицать очевидное, раз уж ты раскрыл мой обман, анакт, — с царственным спокойствием признался он.
— Речь отважного мужа, — усмехнулся я. — Ответь, мысль, что ты — царь Афин, тебе уже привычна? Любишь ли ты этот город и его жителей, как надлежит царю? Ты готов умереть, чтобы избавить их от дани Минотавру?
— Зачем тебе знать об этом, анакт?! — Тесей снова полоснул по мне взглядом. Но я не страшусь ненависти басилевсов Афин и их проклятий. Если бы исполнилось все, что призывали на мою голову Эгей, Тесей, Скилла и те злосчастные родители, чьих детей принесли в жертву Минотавру за эти два девятилетия, я бы уже давно умер в страшных мучениях.
— Если я предложу тебе сразиться с Минотавром один на один? А все твои спутники отправятся домой?
Лицо Тесея осталось неподвижным, но в глазах в один миг я увидел сомнение, потом дикую ярость, которые тут же исчезли, и на меня впервые глянул хладнокровно-расчетливый, мудрый муж. И он спросил спокойно и твердо:
— В любом случае? Кто бы из нас ни победил?
— Клянусь Зевсом Громовержцем! — я поднял руку к небесам. — Клянусь своим отцом и водами Стикса…Я отпущу твоих спутников и отменю кровавую дань еще до того, как ты войдешь в Святилище. Но ты сразишься с сыном Посейдона!
Тесей не ожидал, что так легко вырвет у меня эту клятву. Он не мог представить, что можно лгать, поминая воды Стикса, и в то же время не верил мне, напряженно искал ту лазейку, которую я оставил, чтобы нарушить клятву. Но ее не было. Я не собирался нарушать данного юноше обещания. И он решительно тряхнул волосами:
— Да будет так, великий анакт. И я клянусь отцом своим, Посейдоном, что сражусь с Минотавром.
Я ударил в медный диск и повелел явившемуся на зов Нергал-иддину лично позаботиться о том, чтобы афиняне после того, как Тесей войдет в святилище, были доставлены в Амонисс и без препятствий посажены на корабль.
Воин поклонился и ушел. Тесей некоторое время смотрел на меня, потом произнес с нескрываемой ненавистью:
— Как бы мне хотелось сразиться с тобой, Минос, сын Зевса!
Я кротко улыбнулся.
— Мне тоже, сын Эгея. Повелеть стражам подать нам мечи и копья и самим удалиться?
Кровь прилила к лицу Тесея. Некоторое время он тяжело дышал, в точности как отец, перекатывая желваки на скулах, потом произнес, словно выплюнул:
— Мне будет мало чести победить тщедушного старца с трясущимися руками!
Я рассмеялся:
— Утешься, тебя ждет куда более могучий противник. Ступай, попрощайся со своими спутниками.
Сын Эгея поднялся и, коротко поклонившись, направился прочь из моих покоев.
Спустя некоторое время на Большом дворе собрались мои дети, придворные, афиняне. Тесей, омытый и умащенный, был облачен в новые одежды. На волосах его лежал перевитый алыми лентами венок из нежных нарциссов и жесткого мирта, что так любим Персефоной. Мрачные, насупленные юноши-афиняне стояли молча, девушки тихо плакали. А Тесей улыбался, словно его ждала не смерть, но праздник.
При моем появлении все стихли. Я поднял руку и, глядя в глаза Тесею, повторил то, что сказал ему наедине. Тот победно улыбнулся, слегка склонил голову в знак согласия и в полной тишине двинулся ко мне — спокойный, уверенный, подобный быку, обреченному на заклание. Быку, который внешне смирился со своей долей, но я видел затаившуюся на дне его угольно-черных воловьих глаз глухую ненависть. Такие же глаза бывали у Минотавра, когда я навещал его. Он подставлял свою морду под мою ладонь, а сам только и ждал, как бы улучить момент, чтобы поддеть меня рогом.
Запоздало заиграла пронзительная, рвущая душу на части музыка. Царевич преклонил передо мною колени. Я срезал у него прядь волос, посвящая Минотавру, осыпал зерном и окропил вином, после чего двое жрецов Астерия Быкоголового под жалобно-торжественное пение плакальщиц, медленно повели Тесея к святилищу, где безобразный сын Посейдона ждал свою жертву.
Женщины осыпали афинянина цветами. Некоторые подбегали и прикасались к нему — обреченный на смерть, говорят, мог принести удачу, словно тот бог, чьи изображения каждый год вывешивают критянки на деревьях.
В толпе я заметил Ариадну. Она протянула герою букет весенних цветов. До сих пор равнодушно взиравший на окружавших, Тесей благосклонно принял дар царевны, погрузил в него лицо и, должно быть, поблагодарил ее. Она тоже что-то сказала.
Тесей скрылся в переходе. Я совершил возлияние Посейдону и первый удалился c Большого двора.
На галерее меня нагнал Катрей. Бледный от ярости, он, тем не менее, сохранил внешнюю почтительность. Склонившись передо мной, подчеркнуто-смиренно спросил:
— Отец мой, великий анакт Крита и Киклад, значат ли твои слова, что ты, о, богоравный, отказываешься от плодов своей победы?
— Не от всех, — так же сдержанно произнес я. Катрей опускал ресницы, чтобы спрятать от всех глаза, такие же ненавидящие, как у Тесея. — Лишь от кровавой дани. Басилевс Эгей уплатил мне старый долг.
Катрей побледнел еще больше, и на скулах его заходили желваки. Голос стал уж совсем тихим и смиренным.
— Но ведь смерть твоего сына — оскорбление, нанесенное не только тебе. Разве не надлежит отменять дань после совета со своими гепетами, или хотя бы с наследником престола?
— Я еще анакт, сын мой, — подчеркнуто кротко улыбнулся я.
Сын поспешно склонился, тяжело перевел дыхание, но промолвил:
— Да, это так. Прости меня, мой богоравный отец, за то, что я дерзко посмел спорить с твоей волей.
О, этот короткий вздох, этот низкий поклон, который позволил моему наследнику скрыть лицо… Будь рядом Ариадна, она начала бы уверять, что ее брат умыслил против меня… Но я позволил Катрею и свите удалиться, поднялся наверх, уединился в своих покоях и приказал подать вина — не для того, чтобы, как в былые времена, вспомнить о прожитом, неведомым образом черпая в нем силу, а лишь для того, чтобы оглушить себя. Когда Итти-Нергал явился ко мне доложить, что афинян доставили в Амонисс, я уже был пьян. В ответ на мое мрачное молчание верный пес, не дожидаясь распоряжений, почтительно поклонился и удалился. Вскоре я услышал, как он вполголоса отдает страже приказания никого не впускать ко мне.