Я забыл об этом позаботиться.
Ариадна. (Первый год двадцать первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Овна)
На следующий день я проснулся ближе к полудню. Голова раскалывалась, меня мутило. Поплелся в уборную и, едва нагнулся над зияющим отверстием, на дне которого плескалась черная проточная вода, выблевал все, что было в желудке. Рвота принесла некоторое облегчение. Я ударил в медный диск и стиснул зубы: его звон отдавался в голове. Слуги, стараясь быть совсем неслышными и незаметными, тотчас же явились на зов.
После горячей ванны и массажа я ощутил себя бодрее и поинтересовался у распорядителя Дисавла, ожидает ли кто меня с делами. Юноша отвел взгляд.
— Да, богоравный анакт…
Мне не понравилось, как он ответил. Встревожено спросил:
— Что случилось?
— Тебе лучше услышать об этом от людей благородных и мудрых, мой божественный анакт, — пролепетал Дисавл, уже не в силах скрывать свой страх. — Ужасно…
Спешно облачившись, я вышел в соседние с опочивальней покои, где обычно занимался делами.
Меня ожидала целая толпа во главе с Катреем. Сын был взбешен. Я это сразу понял, хоть он и пытался скрыть ярость под привычной любому царедворцу любезной личиной. Мне ли не знать, что означает это едва заметное трепетание тонких, словно выточенных резцом искусного скульптора, ноздрей, эти неровные пятна, проступающие сквозь темную кожу на скулах, этот волчий блеск глаз? Девкалион тоже старался держаться невозмутимо, но время от времени исподволь бросал на брата взгляд, словно молосский сторожевой пес, который готов броситься и растерзать любого, но, вышколенный, ждет слов хозяина, хотя и не понимает, зачем тот медлит. Лавагет Тавр виновато глядел на меня. Итти-Нергал, совершенно убитый, прятал глаза. На лицах других придворных тоже читались замешательство, смятение и страх. Ариадны среди собравшихся не было, хотя именно она первая являлась ко мне по утрам. Я вспомнил торопливый, шелестящий шепот слуг и подумал: они знали обо всем и были напуганы случившимся.
Я обвел присутствующих взглядом. Почувствовал, как предательски дрогнул угол рта, перекашиваясь в нехорошей гримасе.
Катрей метнул властный, подобный остроотточенному клинку, взгляд на Итти-Нергала. Тот глухо застонал и рухнул передо мной ниц.
— Что случилось, Нергал-иддин? — спросил я. — Встань и говори мне все, как есть. Не страшись моего гнева, ибо, памятуя о верной службе, я буду снисходителен к твоим проступкам.
— О, великий анакт, — сокрушенно произнес Нергал-иддин. — Богоравный Минос! Сегодня на заре жрецы Минотавра явились для того, чтобы посмотреть, ярится ли рожденный Пасифаей, или уже можно прибраться в святилище. И увидели, что сын Посейдона мертв!
Свершилось!!!
Я перевел дыхание и… не стал скрывать радости.
— Продолжай! Что с афинянином? Как ему удалось сладить с чудовищем голыми руками?
— Афинянин взял с собой в святилище стилет и убил им божественного Астерия. А потом… Он бежал из дворца!
О, мойры, мудрые и всемогущие!!! В том, что Тесей жив, нет моей заслуги, но я с радостью принимаю вашу волю!
— Ты улыбаешься, отец?! — слишком уж любезно осведомился Катрей. — Может быть, тебе ведомо и то, что написано здесь?
Мой наследник шагнул ко мне, помахивая перед собой восковой табличкой.
— Нет, — голос мой не дрогнул, — но я чаю, Ариадна пишет, что в точности исполнила мое повеление.
Сказал я по наитию, потому что дочери здесь не было, и по лицу Катрея, который на какой-то ничтожный миг не совладал с собой, я понял: пущенная наугад стрела попала в цель.
— Ты читал ее? — в моем голосе был обычный интерес, не более. Я умею скрыть от Катрея свои помыслы.
— Табличка запечатана, — за подобающей сыну и царевичу почтительностью я слышал: он истекает желчью. Нрав моего первенца подобен моему, но более необуздан. — Ариадна хотела, чтобы ты прочел ее первым. Как смею я читать то, что надписано моему отцу и анакту? Мне ведомо лишь, что моей сестры нет во дворце. И что воин Итти-Нергала, Клисфен из Эпира, охранявший врата в святилище Астерия, — последний, кто видел царевну. Она шла с афинянином и повелела ему выпустить их вдвоем.
— Почему же я не вижу здесь Клисфена? — поднял я бровь, глядя на все еще простертого у моих ног Нергал-иддина.
— О, мой богоравный анакт! — простонал тот с земли. — Я не решился вести его сюда, дабы он предстал перед твоим ликом и перед благороднейшими мужами Кносса. Но я выспросил его обо всем, едва он сказал мне, что выпустил ночью царевну из дворца.
Вот как? Я не ожидал.
— И что же сказала твоему воину высокородная Ариадна? Повтори, пусть слышат все.
— Она сказала: "По слову отца моего, анакта Крита, я приказываю тебе, Клисфен, выпустить нас из дворца и хранить молчание до утра".
Что же.
Ариадна знала, как поступить. И я не стану противоречить.
— Вы слышали? По слову моему так поступила царевна, и никакой вины нет ни на верном Клисфене, ни на отважном Нергал-иддине.
Не ждал я этого. Но, полагаю, не выдали меня ни взор, ни голос, ни дыхание. Сын мой, изогнувшись в почтительном поклоне, протянул мне таблички. Я уверенно взял их, скрепленные по две и запечатанные перстнем царевны. Сверху поспешно нацарапано: "Богоравному анакту Миносу — Ариадна".
Спокойно сломал печать, пробежал взглядом неровные значки:
"Отец! Прости меня и не гневайся, я поступаю по велению моего сердца. Стрела Эрота поразила меня, едва Тесей Эгеид ступил на берег Крита. Я сделала все, чтобы спасти Тесея. Я дала ему букет, в котором укрыла стилет, и вывела его из дворца, помогла достигнуть Амонисса. Я уезжаю с ним. Прости. Всеми богами заклинаю, позволь нашему кораблю уйти без преследования".
Это могло быть только правдой. Я смог сохранить победную улыбку на губах и произнес, словно бы самому себе, но для тех, кто был рядом:
— Хвала мудрой Палладе и благостной Афродите Урании.
Оглянулся на окружавших меня людей.
— Нет оснований для негодования и смятения. Ибо все, что свершилось, было сделано по моей воле, — твердо произнес я. — И по воле моего отца! Ибо…
Сколь ни горячо было мое сердце, боги дали мне твердый разум. Или у меня был хранитель, который, словно услужливый писец, вовремя подающий господину папирус или глиняную табличку, необходимую в этот миг, подсказывал мне нужные слова.
— …Ибо Зевс, анакт всех олимпийских богов, сказал мне, предрекая свершения этого девятилетия: "Великий год не истечет до конца, как свершишь ты, Минос, дитя мое, все, ради чего я сделал тебя царем. Распря моя с Посейдоном Потнием подходит к концу, и придет тот, кто нанесет ему последний удар. Страшись же не узнать моего избранника! Страшись перечить моей воле!"
Все уставились на меня в крайнем изумлении. Катрей хрипло произнес:
— Но ты послал Тесея одного биться с сыном Посейдона!
— Разве тот, кому помогает мой отец, нуждается в помощниках? — невозмутимо произнес я. — Я хотел лишь избежать напрасных жертв среди жителей Афин. Они были не угодны богам.
— Тогда отчего ты не сказал ничего мне, своему наследнику? — настаивал Катрей.
— Оттого, что был болен, — ничто не могло посеять в моей груди смятения. — И мысли мои не имели обычной ясности.
Катрей недоверчиво усмехнулся, кивнул головой. Не знаю, поверил он мне, или нет, но я продолжил:
— Зевс желал смерти чудовища, а я — брака между родами афинских басилевсов и анактов Крита. Возблагодарим же моего отца Эгиоха, Геру и Афродиту и будем молить Гименея, чтобы узы, соединившие мою дочь и афинского царевича, были крепкими. Ибо я чаю немалой пользы для моего царства от их союза. Теперь же ступайте, пусть приготовят жертву пресветлым богиням.