Лиэй отрезал кусок мяса от хребтины, лежавшей перед ним на каменном блюде, посмотрел на меня, укоризненно покачал головой:
— Ты снова ничего не ешь!
И добавил, глядя мне в глаза:
— Напрасно, Минос. Человек, утоливший свой голод, полон сил, а когда ты голоден, разум твой затуманен отчаянием.
Я усмехнулся и тоже занялся угощением. Есть мне не хотелось, и пока я расправлялся со своим куском мяса, Лиэй успел отдать должное и жаркому, и сыру, и медовым пирожкам. Наконец, Дионис насытился, и раб подал нам омовение для рук, поспешно унес объедки со стола и наполнил наши кубки вином из кратера.
— Ты можешь отослать рабов, великий анакт, — произнес Дионис. — Думаю, мы обойдемся без виночерпия и флейтисток.
Я покорно приказал всем удалиться, и Дионис продолжил:
— Зная тебя, Минос, полагаю, ты весь извелся от нетерпения, желая узнать о том, как я нашел твою дочь. Вряд ли я поведаю тебе многое о путях, приведших ее на Дию: твоя дочь скрытна и не стала мне рассказывать правду о том, какая судьба привела ее на мой остров. Я нашел ее в лесу. Она выбрела к моему алтарю (наверное, и на Крите крестьяне ставят такие камни в лесах и рощах, а на Наксосе их превеликое множество. Там меня чтят более других богов), упала на колени перед ним и воззвала к богам. Знаешь, я был удивлен, увидев в такой глуши женщину в столь роскошном платье, а едва она повернулась ко мне, сразу понял — это твоя дочь. Наверное, тебе не раз говорили, сколь разительно сходство между Ариадной и богоравной Европой? Я подошел к ней и заговорил. Убедившись, что я не стану злоупотреблять ее беспомощностью, Ариадна назвала свое имя и пообещала награду, если я доставлю ее к тебе. Я поклялся чревом своей матери, что помогу ей, потом взял ее на руки и отнес в свою хижину, чтобы она смогла подкрепить силы пищей и сном. А наутро мы отправились в город, чтобы сесть на первый критский корабль, идущий к родным пределам.
— И как она объяснила тебе, что с ней случилось?
— Сказала, что ее принудили покинуть твой дворец. Что афиняне под предводительством Тесея удерживали ее на корабле как заложницу и оставили на берегу, едва убедились в собственной безопасности. — Лиэй лукаво усмехнулся. — Я сделал вид, что поверил, хотя не знаю, какими путями можно было принудить царевну покинуть твой дворец. Ей не хотелось, чтобы я знал: она сама бежала из дворца. Влюбившись в Тесея, должно быть. И еще в одном я не сомневался: ты ничего не знал об этом, или даже противился этой любви.
Я только сейчас заметил, что мои пальцы выбивают частую дробь по подлокотнику, и сжал их в кулак, чтобы не выдавали моего волнения. Зачем? Лиэй, знавший меня до самого дна моей души, делал вид, что не видит следов моих волнений, словно я сидел перед ним на троне, безмолвный и неподвижный, а он говорил перед лицом анакта Крита.
— Все так. Доверься она мне — я не стал бы противиться их браку, хотя умом понимаю: они не были бы счастливы.
Лиэй вздохнул:
— Не стану скрывать: когда я вез Ариадну на Крит, то опасался, что ты велишь покарать ее, как предательницу. Но вижу, ты не схож нравом со своей матерью.
— Ты в чем-то можешь упрекнуть мою мать?! — выкрикнул я раздраженно и злобно, не сумев сдержать напряжения. Но Лиэй ничуть не смутился:
— Мне известно, что она готова была предать тебя смерти в первый год твоего царствования, ибо для нее держава всегда была важнее, чем родная кровь. Твоя дочь бежала с сыном врага…А еще мне показалось, что Катрей, сидевший подле тебя, был возмущен твоим милосердием.
Хотел ли Лиэй задеть язву в моей душе, или это вышло без умысла, но в ответ я бросил угрюмо:
— Катрей был зачат в дурное время. Может, ты слышал, что в ту пору на мне было проклятие Пасифаи, и я наполнял женское лоно не семенем, но скорпионами и змеями. Этот ублюдок точно порожден одним из этих гадов!
Дионис сокрушенно покачал головой и скривил губы в горькой усмешке:
— Похоже, из всех отпрысков твой наследник наиболее горячо любим тобой.
— Да, это так. Я с радостью бы передал власть в руки Девкалиона, если бы не знал, что узы крови не остановят Катрея на пути к власти. Его ничто не остановит!!! Тебе ведь приходилось слышать, что он чуть было не лишил жизни свою дочь Аэропу, застав ее на ложе с каким-то знатным паросцем?!
Лиэй недоуменно воздел брови:
— Вот как? Я слышал, он продал Аэропу в рабство.
— Продал, потому что рядом с ним оказался добросердечный Навплий, торговец. А собирался зашить в мешок и бросить в море. Навплий купил мою внучку за бесценок… Правда, потом позаботился о девушке, как о царевне, и нашел ей мужа — Атрея из Микен. И все же, когда до меня дошла весть, как Катрей обошелся со своим семенем… — я в гневе сжал кулаки, шумно перевел дыхание и не закончил фразы, оборвав ее на полуслове.
Потом продолжил:
— Когда-то давно жрец Аполлона сказал: Катрею суждено погибнуть от руки одного из своих детей. Теперь я верю: так и будет, тем более, что его сын Алтемен — горяч и безудержен, словно Арес или Посейдон!
Лиэй покачал головой:
— Потому дети Катрея живут на Родосе?
Я кивнул.
— Может быть, хотя бы к Алтемену и Апемосине боги будут более благосклонны, чем ко мне и Катрею…
И зачем я говорю ему об этом? Лиэю все равно. Сетующий старик утомителен… Но я продолжаю — так, словно его передо мной нет, и на столе — лишь всегдашний мой собеседник, наполненный добрым тефринским вином:
— У меня сердце сжимается от ужаса, когда я думаю, что ждет Ариадну, едва я умру. Будто мало ей горечи от предательства любимого и насмешек толпы. Осса и без того трубит, что моя дочь не нашла себе мужа не потому, что ее сердце не отозвалось на любовный призыв многих достойных мужей, а потому, что нет таких глупцов, которые взяли бы в дом потомство кносского паука, скорпиона в женском обличии!
Дионис встал, подошел ко мне, положил руки на мои плечи.
— Прости! — прошептал я. — Я становлюсь стариком, Лиэй… Ворчливым стариком, который утомляет слух гостя своими сетованиями.
— Мне не привыкать, — рассмеялся мой возлюбленный. — Минос, пойми же, это ты полагал, что мы в разлуке. Но неужели ты думал, что я могу просто так оставить тебя? И разве такое возможно — подумать, будто я могу не любить тебя, что бы с тобой ни случилось?
Руки его нежно заскользили по моим плечам, и я почувствовал на своей щеке его дыхание:
— И ты зря полагаешь, что я могу посмеяться над тобой. Да, ты походил на старика — в тот миг, когда поднялся и поспешил навстречу Ариадне. Вот тогда ты был старик, дряхлый старик, клянусь чревом матери моей, Персефоны! Сгорбленный, и ноги волочил по полу, и руки у тебя тряслись.
Он наклонился ко мне, и его щека почти коснулась моей:
— И в сердце моем родилась такая нежность, которой я не знал ранее. Ты — словно вино, Минос, с годами становишься все лучше.
Я зябко повел плечами и отвел его руки:
— Наша любовь была давно и она подобна прошлогоднему солнцу. Когда-то оно грело, но воспоминания о нем не помогут в пору зимних дождей. Я благодарен тебе за то, что ты был, и готов до конца своей жизни приносить тебе щедрые жертвы за спасение от смерти моей дочери. Но пути наши идут розно. У тебя свои дела, и тебе нет дела до моих забот.
Лиэй не обиделся, лишь задумчиво покачал головой:
— Как знать… Я не стал бы так поспешно отвергать мое участие, Минос.
Он поднялся с кресла, подошел ко мне и снова осторожно обнял за плечи.
— Дивуносойо! — с отчаянием выкрикнул я. — Ты вправду со мной, или я снова разговариваю с ойнойей? Может быть, Ате играет моими волосами?
— Ты хочешь других доказательств? — прошептал он, отыскивая губами мои губы.
. . . . . . . . . . . . .
Меня разбудил птичий гомон и солнечный свет: я проспал дольше обычного. Лиэй лежал рядом, лениво, как большая кошка, поигрывая моими волосами. Моя голова покоилась на его руке, и я чувствовал, как пульсирует кровь в его венах.
Я опустил ресницы, пытаясь снова связать в единое целое рассыпающиеся знаки недавнего блаженства: тепло и запах его тела, прикосновения рук и губ, прерывистое дыхание, солоноватый вкус на губах…