Ариадна помолчала и добавила едва слышно:
— Я проснулась в слезах.
— Слезы во сне, дитя мое, предвещают большую радость наяву, — отмахнулся я беспечно.
Ариадна высвободила запястье и до хруста стиснула пальцы рук. Бросила раздраженно:
— Радость?!!! Отец, сердце чует недоброе. Дурные знамения, тревожные сны…
— Добавь еще в знамения, что Эхекрат разболелся, — отмахнулся я, смеясь.
— Твой банщик Эхекрат? — охнула Ариадна. — Что с ним?
— Страдает животом. Да так сильно, что я повелел призвать врачевателей, опасаясь, не черная ли немочь сразила его. Правда, меня успокоили. Жаль только, что в поход со мной он никак не успеет.
Ариадна нахмурилась.
— И что ты решил?
— Что я могу решить? Не можем же мы задерживать отплытие из-за болезни банщика, — вздохнул я. — Возьму египтянина Хеви. Говорят, он не уступает Эхекрату ни искусством, ни силой рук.
Ариадна нахмурилась:
— Все одно к одному. Богам неугодно это плавание.
— Не надрывай мое сердце, дитя, и не заботься обо мне, — я не сдержал раздражения. — Я — в руках мойр.
Я помолчал, глядя в бледное, перепуганное лицо дочери и добавил:
— И это — сладко. Ступай. Я хочу отдохнуть перед пиром.
Ариадна тяжело вздохнула, но подчинилась…
Я проводил ее взглядом. Разумеется, жрица Гекаты знала, что мы видимся наедине последний раз, и, я надеялся, поняла, почему я так настойчиво старался отослать ее прочь. Из людей, что окружали меня, мне было тяжело прощаться только с Ариадной. И с Лиэем.
Он явился ко мне в покои после пира. Я лежал, притворяясь спящим, в ожидании, когда во дворце стихнет привычная суета. Мне хотелось в последний раз побродить по его залам и переходам, полюбоваться росписями, знакомыми с детства, и, может быть, если хватило бы смелости, спуститься в подвалы, туда, где, по неверным слухам, с незапамятных времен женщины совершали тайные жертвоприношения Бритомартис.
Возмущенный шепот юного Дисавла у входа заставил меня открыть глаза. Раб стоял в дверном проеме, запрещающее раскинув руки:
— Анакт уже спит, о, божественный! Не гневайтесь на меня, но он повелел никого не впускать к нему.
— Может, кто-то и поверит в эту ложь, — небрежно отмахнулся пришедший, властно отстраняя Дисавла, и я узнал голос Лиэя, — только не я. Он и в юности никогда не мог заснуть в эту пору!
Раб вынужден был сдаться. Дионис легко прошел в темноте через малую комнату и уверенно направился прямо ко мне. Притворяться было бесполезно. Я сел на ложе, подтянув колени к подбородку.
— Когда ты сердишься, — Лиэй попытался улыбнуться, — у тебя глаза в темноте сверкают красным — как у моей пантеры.
Он опустился на край ложа.
— Зачем ты пришел? — проворчал я.
— Проститься, — виновато улыбнулся Лиэй. — Я больше не увижу тебя живым.
— Завтра в Амониссе ты будешь провожать мои суда в поход, — сухо бросил я.
— Прощайся так со своими сыновьями! — прошипел Лиэй и осторожно взял меня за руку. Я рывком высвободил запястье.
— Ты же помнишь мою просьбу!!!
— Ариадна знает, где я, — спокойно отозвался Лиэй.
— Я не хочу становиться между вами! — воскликнул я.
— Сердце твоей дочери никогда не желало меня, — спокойно ответил он. — И она не желает посягать на то, что принадлежит тебе, Минос.
Я сорвался с ложа, в ярости прошелся по маленьким покоям:
— Она тебе это говорила?! Да, говорила, я знаю… Но что она может знать сейчас, когда дух ее в смятении и разум затуманен горем?!!! И какое имеет значение, любили мы с тобой друг друга, или нет, если я умру, в то время как у нее впереди целая жизнь?!!!
— Тогда какое имеет значение, проведу я эту ночь с тобой, или нет? — спросил Лиэй. — Ведь ты хочешь этого. И твоя дочь об этом знает. И я…
Он поднялся, и медленно, как ребенок, который собирается поймать бабочку, направился ко мне. Я рассмеялся этому сравнению. Возлюбленный мой, ты забыл? Я не бабочка, я паук.
— Разумеется, хочу. Но ты — муж моей дочери, и потому — забудь обо мне.
— А ты — сможешь забыть обо мне? — воскликнул он.
— Воды Леты помогут, — невесело усмехнулся я. — Прости меня, Лиэй. И уходи.
Он вздохнул устало, отступил назад, тяжело сел на край ложа, уронил голову на руки и затих. Я все еще стоял в стороне — в растерянности и боясь пошевелиться. Никогда доселе мне не приходилось видеть Лиэя таким беспомощным.
— Я уже забыл, как думают смертные, — глухо произнес Дионис и взъерошил волосы. — Но ответь, и спустя несколько лет ты бы так же прогнал меня прочь?
— У меня нет этих нескольких лет! — ответил я, смеясь. — И я надеюсь, что несколько лет спустя в ваших с Ариадной сердцах родится не только взаимная приязнь, но и любовь…
Я подошел к нему, заставил подняться, слегка подтолкнул к двери.
— Ступай, мой филетор, тот, кого желает дух мой более иных людей. Ступай, не рви мне сердце. Пойми: с тобой и Ариадной мне прощаться тяжелее, чем с другими людьми. Уйди, прошу тебя. И прощай.
Лиэй неловко поднялся.
— Вы с дочерью стоите друг друга, — сказал он, улыбаясь через силу. — Упрямцы.
Лиэй направился к выходу и уже на пороге повернулся, посмотрел на меня долгим-долгим взглядом и произнес:
— Не хочу с тобой прощаться, мой клейтос.
— Не прощайся, — отозвался я. Странно, но в душе моей не было никакой боли. Последние дни все в моей жизни складывалось легко. — Мы и тогда не прощались.
Он развернулся и решительно зашагал прочь по переходам.
Наутро мы покинули Крит. Проводы в Амониссе нам устроили пышные. Катрей, величественный и невозмутимый, до удивления похожий на меня, стоял на возвышении. Царская корона еще не увенчала его голову, но держался он уже, как настоящий анакт Крита.
Путь домой
Умирают те, кто не успел сделать свою душу бессмертной.
Никос Казандзакис.
Кокал. (Первый год двадцать первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Рака)
Богам было неугодно это плавание.
Едва мы отошли от родного острова в открытое море, разыгралась ужасная буря. Бешеный Эвр разметал наши суда. Он дул, утихая лишь на короткое время, словно играл с тем небольшим флотом, который сопровождал "Скорпиона", давая нам передышку ровно настолько, чтобы мореходы не погибли, обессилев в борьбе со стихией, а потом принимался за старое, снося наши суда на закат. Каждый раз, когда выпадала передышка, мы пытались найти хоть малый безлюдный остров, но море окрест было пустынно, и мы не замечали ни малейших знаков, которые указывали бы на близость суши.
Спустя семь дней, когда, наконец, воцарился полный штиль, я увидел, что от моего флота в дюжину судов подле "Скорпиона" остался лишь один корабль. Прочие затерялись где-то в бескрайних просторах моря. Мне оставалось только надеяться, что они уцелели и смогут вернуться.
На обоих кораблях мы не досчитались людей: эти семь дней нас, словно щепки, швыряло по морской глади. Тем, кто уцелел, осталось только возблагодарить богов, что они не отправились в царство Аида. Запасы воды подходили к концу.
Посоветовавшись, мы решили плыть на запад, поскольку ветер, скорее всего, унес нас в те пределы, где располагалось царство Главка и земли тирренов. Значит, позади нас на несколько дней пути простирается лишь огромная водная гладь, лишенная островов, и если в бурю нас несло сюда целых семь дней, то вряд ли мы могли вернуться на Крит менее чем дней за двадцать.
Выверив путь по звездам, мы на веслах пошли туда, где чаяли найти землю. И действительно, к середине второго дня впереди показалась суша. Мало того, на берегу виднелся довольно большой город. Мы не знали точно, что это за земли, и встретят ли нас дружелюбно, но выбора у нас не было.
Наше появление не осталось незамеченным. Едва мы нашли удобную гавань, как на берегу показался небольшой, около сотни воинов, отряд. Остановившись на расстоянии полета стрелы, они вскинули луки, но обстреливать не стали — замерли в ожидании.