Гор Геннадий
Минотавр
ГЕННАДИЙ ГОР
МИНОТАВР
1
Кто он? Книгоноша или тот, кого уполномочила сама неизвестность? Появлялся он в вагоне пригородной электрички словно ниоткуда и исчезал будто в никуда, неся пачку залежавшихся книг и журналов.
Иногда он продавал и лотерейные билеты, крутя ручку, тасуя в круглом стеклянном ящике, а этом тесном убежище случая, чужое и всем доступное счастье.
Он был похож на кого-то из классиков, на одного из тех, кто смотрит на вас из другого века с дагерротипа или с портрета, написанного маслом.
Брет-Гарт, Стивенсон? Нет, пожалуй, все-таки Диккенс. Вот кого он напомнил мне.
Гибкий и стройный, похожий на героя и одновременно - на автора старинных книг, он всем своим обликом утверждал чувство собственного достоинства. Он не навязывал ни себя, ни свой интеллигентный товар, а только тихо предлагал его.
Нет, он продавал довольно скучную и уцененную продукцию, то, что не удалось сбыть киоскам и книжным магазинам. Но каждый раз я смотрел на его узкое старомодное лицо, на его красивую бороду с легким удивлением и ожиданием несбыточного, противоречащего всем законам обыденной жизни.
И однажды это случилось. Он подошел ко мне в вагоне и сказал тихо и вежливо чрезвычайно свежим, приятным голосом:
- Не хотите ли приобрести лотерейный билет?
- Нет, не хочу, - ответил я, пожалуй, излишне громко, привлекая к себе внимание окружающих. - Я никогда не выигрываю.
- А чего бы вы хотели? - спросил он, глядя на меня с живым с грустным интересом.
- Мне всегда хочется невозможного, того, чего нельзя хотеть. Например, мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь хотя бы на час вернул мне детство.
Почему, зачем я это сказал? Это была непроизвольная, хотя и неделикатная шутка, и я пожалел о ней. Но он спросил так же тихо и грустно:
- Откуда вам известно, что мне доступно и невозможное?
Признаться, я принял это за шутливую оговорку, за проявление своеобразного юмора, тонкость которого я сумел оценить не сразу.
- Попытаюсь помочь вам, - сказал он. - Иногда Это у Меня получается. Если разрешите, я вам позвоню.
- Но вы же не знаете ни моего имени, ни номера телефона.
- Благодарю, - ответил он и пристально посмотрел на меня. - Теперь уже знаю.
Он улыбнулся, как улыбались, наверное, в эпоху дагерротипов. Соединил своей улыбкой два века и вышел.
Вышел? Нет, скорее исчез в никуда, словно за дверями электрички была не станция Парголово, а созвездие Лиры. Прошло недели две или три, и я уже почти забыл об этом странном разговоре, но обстоятельства напомнили мне о нем. На столе зазвенел телефон. Я снял трубку и крикнул:
- Слушаю!
Приятный вежливый голос произнес:
- Извините за беспокойство. С вами говорит Диккенс,
- Какой Диккенс?
- Мы с вами встречались в пригородной электричке.
- Разве вы Диккенс?
- Я на него похож.
- Родство или только случайное сходство?
- Не то и не другое. Но сейчас нет времени объяснять. Настоящее имя я скажу позже. А пока называйте Диккенсом.
- Как-то, знаете, неловко. Классик.
- Ничего. Ничего. Это только для удобства. На первое время. А потом...
- Кто же вы такой на самом деле?
- Фауст, если вас устраивает,
- Исполнитель роли в опере Гуно?
- Как вам сказать? В мою роль входит слишком много и мало. Продаю книги, лотерейные билеты, а в свободные часы пытаюсь связать два мира, мой и ваш.
- Два мира? Не понимаю. Вы шутите?
- Сейчас некогда шутить. К делу. Так вы действительно хотите увидеть свое детство?
- Хочу.
- Тогда поскорее включите телевизор.
2
Я включил телевизор с опозданием всего на несколько минут. Но я сразу узнал гору своего детства, прилегшую под моим окном, гору, похожую на большого усталого зверя.
Я увидел и себя в кругу тех, кого унесло с собой неумолимое время: дедушка, бабушка, мать.
Они были тут, на экране телевизора, тут, всего в двух шагах от меня и бесконечно далеко, в безвозвратно минувшем прошлом. Взрослые ушли. На экране остался только мальчик. Тот, кто был мной почти пятьдесят лет тому назад, десятилетний школьник спросил, обращаясь ко мне с экрана;
- Почему вы смотрите на меня в окно? Зайдите сюда к нам.
- А разве существует дверь? Я только зритель. И смотрю не в окно, а на телеэкран.
- А как вас зовут? - спросил тот, кто был мною почти полвека назад.
Я назвал свое имя.
- Но ведь меня зовут так же, как вас. Мы однофамильцы и тезки?
- Нет, - ответил я. - Мы одно и то же. Я - это ты, но не сейчас, а через пятьдесят лет.
Мальчик, милый некрасивый мальчик, словно сошедший с одного из многочисленных фотографических снимков, хранящихся в старинном семейном альбоме, недоверчиво улыбнулся.
- Я буду таким, как вы, через пятьдесят лет? Но откуда вы знаете, что я буду точно таким, как вы? Это никому не известно.
- Я - это ты. Понимаешь? Ты, но через много-много лет.
Он улыбнулся еще раз.
- Вы, конечно, шутите. Я понимаю. Я не хочу быть таким, как вы. Уж лучше остаться навсегда мальчиком.
- Это тебе не удастся, - сказал я. - Время несет тебя с собой. И в один прекрасный день ты оглянешься назад и увидишь себя из будущего, как я сейчас вижу себя. Я - это ты!
- Тогда объясните, - сказал мальчик, - объясните мне. Я попал в будущее или вы в прошлое?
Вот этого я не мог объяснить ни ему, ни даже самому себе, и я стал рассказывать ему о том, что такое телевидение. Я объяснял медленно, логично, с ужасом думая о парадоксе, об алогичном и сумасшедшем происшествии, о нашей встрече, о необъяснимом появлении его на экране телевизора, о нашем разговоре зрителя с изображением.
- Теперь все понятно, - сказал мальчик, тот, кем я был давным-давно. - Мне нравится изобретение, которое дает возможность встретиться с самим собой. Но все-таки это изобретение не настоящее. Вам только кажется, что вы - это я. Мы смотрим друг на друга из окна. Сейчас вы откроете дверь, войдете и мы познакомимся.
Он сказал это тихо, еле слышно. Затем изображение исчезло. Когда я взглянул на экран, там уже сидел лектор-международник. До меня донеслись слова:
- Антинародная политика неоколониалистов привела...
Я обрадовался этим словам, этому солидному обыденному голосу, этой стереотипной фразе. Почему? Ведь просыпаясь и тем прерывая сновидение, мы радуемся не только возвращению в мир обычного, но и контакту с самим собой.
Может быть, я нечаянно уснул и видел свое детство во сне? Нет, то, что я видел, было слишком отчетливо и реально.
Зазвенел телефон.
- Слушаю, - крикнул я, сняв трубку.
Чрезвычайно приятный и светлый голос сказал:
- Это я, Диккенс. Ну, как вам понравилась передача?
- Какая передача?
- Детство.
- Какое детство?
- Ваше детство. Да, ваше. А не инсценировка повести фантаста Черноморцева-Островитянина, как обозначено в телевизионной программе.
- Но это же невозможно.
- Невозможно? Так вы что же, не верите самому себе, своим чувствам?
- Если вы способны совершать такие чудеса, - сказал я, - зачем же вы занимаетесь продажей уцененных книг и залежавшихся скучных журналов?
- Продажа книг - это серьезное, нужное дело.
- А чудеса?
- Пустячок. Шутка. Игра. Иногда позволишь себе, а потом жалеешь об этом. В наше строго научное время непозволительно так легкомысленно кустарничать. Я занимаюсь этим не часто. Любой волшебник и иллюзионист тоже...
Он сделал паузу.
- Волшебник и иллюзионист тоже? - переспросил я. - Что тоже? - Вы же не волшебник и не иллюзионист, а книгоноша.
- Это верно, не волшебник, а книгоноша. Извините. Звоню из автомата, и за мной уже стоит очередь. Всего хорошего,
3
Я не из тех, кто любит убивать время, смотря на голубой экран. Но теперь я подходил к телевизору с таким чувством, что это не пустая забава, а окно, за которым можно увидеть не только самого себя, но и свое прошлое.