Нам повезло, из Качина пришла Леля. Мы ее попросили взять Митю с собой, хотя это было рискованно. Леля была женщиной смелой, отчаянной. Позже она стала связной в партизанском отряде В.Ф. Романовского. Леля согласилась. Мы нахлобучили на Митину голову отцовскую шапку, чтобы она скрывала его лицо. Они благополучно добрались до Качина. Через некоторое время Митя ушел в Западную Беларусь. Его дальнейшая судьба осталась неизвестной.
Гамбургские евреи
Однажды я попытался спасти еврейскую девушку. Немцы привезли из разных городов Германии евреев и почему-то называли их гамбургскими. Каждый раз я обращал внимание на стройную девушку с большими черными глазами, печально смотревшими сквозь густые длинные ресницы. Рядом с ней шел высокий изможденный старик, опиравшийся на ее руку. Опустив понуро головы, люди медленно двигались по Московской улице. Узников вели на товарную станцию разгружать вагоны и убирать помещение, где жили немецкие железнодорожники. Я всегда с интересом и затаенным чувством смотрел на привлекательную девушку с такой незавидной судьбой.
Однажды осенью гамбургских евреев привели во двор нашего дома. Среди них я увидел знакомую фигуру той, которой любовался. Мужчин отправили чистить общественный туалет, а женщин оставили убирать двор и мыть полы в подъездах. Моя знакомая принялась подметать землю. Какая-то внутренняя сила толкала меня приблизиться к ней, заговорить. Но мой запас немецких слов был очень скудным. Немец, похлопывая черными перчатками по руке, уселся на скамью, стоявшую под каштаном. Полицаи стояли в стороне. Насвистывая песенку, немец водил своими зенками по нашему четырехэтажному дому. Потом встал со скамьи, подошел к девушке, мягко прикоснувшись рукой к ее плечу. Она вздрогнула. Он усмехнулся и начал что-то объяснять. Разговаривал с ней явно благосклонностью. Видимо, красота узницы не могла оставить фрица равнодушным. Невольница отвечала ему сдержанно, но питала к нему определенную симпатию. Я готов был глотать слезы от обиды и бессилия. Вскоре немец отошел от девушки и уселся на прежнее место. Мне стало спокойнее. Я начал собираться на работу. После шестнадцати лет нужно было работать, чтобы немцы не отправили в Германию. Мать упросила Дмитрия Захара, чтобы тот взял меня учеником в ансамбль цимбалистов при городском театре.
Уходя из дома, я хотел сказать моей симпатии несколько ободряющих слов.
— Скоро Гитлер капут, — сообщил я, проходя мимо.
Она скользнула по моему лицу грустными глазами.
Девушка в сарае
Поздно вечером мы с товарищем возвращались домой. Услышали выстрелы, доносящиеся с улицы Немиги. Переглянулись.
— Слышишь, опять начался погром, — тихо обронил я.
Мое сердце сжалось. Я подумал о девушке, которой грозила опасность.
Начинал накрапывать дождь. Сверкнула молния. Мы прибавили шагу. Дома спали. Дверь в сарае визгливо хлопала на ветру. Не даст спать, подумал я. Накинул плащ, выбежал во двор. Нашел довольно увесистый камень, чтобы подложить под дверь. Хлестал дождь. Вспышка молнии осветила все вокруг. При повторном ее зигзаге я замер от удивления. В углу сарая я различил очертание фигуры. Это была та самая девушка. От неожиданной встречи у меня перехватило дыхание. Знакомые глаза смотрели на меня напряженно и испуганно. В немом созерцании мы смотрели друг на друга. Поборов свое замешательство, я промолвил:
— Идем в дом, здесь холодно…
Она отрицательно покачала головой и еще больше съежилась:
— Найн! Найн!
Я не знал, как уговорить ее. Побежал в дом, разбудил мать. Она оделась и вышла со мной. После долгих уговоров нам все-таки удалось привести девушку в квартиру.
Мать усадила ее за стол, поставив перед ней тарелку с картофелем и кусочком хлеба. Есть она стеснялась.
— Ишь, какая разборчивая, — недовольно пробурчала мать.
От горячего чая с сахарином гостья не отказалась. Напившись чаю, трогательно и забавно произнесла по-русски:
— Спасибо!
Я оживился:
— Как тебя зовут?
— Рут.
Мать одобрительно кивнула.
— Сама красивая и имя хорошее. Как она попала в сарай?
Я пожал плечами. Смутная догадка мелькнула в голове. Зачем немец заглядывал в сарай, а потом что-то объяснял ей? Не о погроме ли предупреждал? Может, жалость проявилась в нем к юной еврейке, покорившей его своей красотой?