Голодные воспоминания
Соседи Милевичи возмущались и даже ссорились между собой из-за того, что трудно что-либо достать. Слово «достать» надолго укоренилось в советские времена. Вплоть до перестройки. А мы, дети, не унывали. Играли, как голодные котята.
Мать недомогала. Часто лежала в больнице. Мы с братом плакали во весь голос: «Мамочка, не оставляй нас». — «Я, мои детки, скоро приеду и привезу гостинцы...»
Когда мать возвращалась, мы, как птенцы, раскрывали рты в ожидании обещанного. Мать вынимала из свернутого платочка несколько печенюшек, конфеты монпансье. О шоколадных конфетах мы не имели понятия.
Голод — вещь неоспоримая. В нашем детстве мы не испытывали в нем недостатка. Когда родителей дома не было, а есть хотелось, я обращался к соседскому Эдику, голодному, как и мы с братом:
— Хочешь поесть вкусного супа, принеси ложку подсолнечного масла и два кусочка сахара.
Эдик приносил.
— Ребята, вы пока сразитесь в шашки, а я займусь обедом.
Я шел на кухню, рвал на кусочки бумагу, бросал в кастрюлю и заливал кипятком, размешивая его с маслом и кусочками сахара:
— Ребята, суп — пальчики оближешь!
Мы с кислыми лицами принимались есть эту стряпню. Надо было чем-то заморить червячка.
Однажды мать возвратилась из больницы и застала нас плачущими. Мы рассказали ей, что Эдик и Леня ели сушки, а нас не угостили. Мать посмотрела на нас печально и, ничего не говоря, вышла из комнаты. Вскоре вернулась и принесла горсть сушек. От слабости легла в постель, гладила нас по головам и плакала: «Детки вы мои, детки...».
Часто заходила к нам соседка с четвертого этажа. В доме ее называли Хохлуха. С черными, непричесанными волосами, в глазах застывшая злость. Вечно сердитая, недовольная. Мы с братом ее боялись, недолюбливали. Как-то сидели с Петей за столом, ели пшенный суп, забеленный молоком. Брат захныкал:
— Не хочу больше есть, каждый день одно и то же.
Хохлуха хмуро взглянула исподлобья на брата:
— Распустила, Мария, ты своих огольцов... Видишь ли, ему суп пшенный надоел... Боже мой, что я пережила на Украине. Нет ничего страшнее, когда от голода умирают дети. У сестры было двое детей. Пришла к ней, она лежит на полу мертвая, а по ней ползают малыши. Страшно было видеть такое... — Хохлуха замолчала, вытирая слезы ладонью. — Сама, пошатываясь от голода, взяла их в охапку и понесла домой. Продала все, что могла, а на вырученные гроши покупала на рынке для деток кукурузу, а сама жарила колбасу...
Взглянула на всех, губы дрожали:
— Не поверишь, Мария, колбаса эта из человечьего мяса... — Покачивая головой, добавила: — От голода в нашем селе дети шли искать еду неизвестно куда. Находили их полумертвыми везде: и дома, и на улицах, и на поле...
Мать встрепенулась, как от наваждения:
— Зачем ты рассказываешь при детях такое...
Хохлуха вытерла слезы передником, встала со стула и направилась к дверям:
— А ты ешь, Петюнчик, все, что мама дает.
Мать посмотрела ей вслед:
— Ешьте, голуби мои, и не думайте ни о чем.
Жертвы коллективизации
В скором времени в нашу квартиру стали съезжаться крестьяне из отцовской деревни. Привела их к нам коллективизация. Приходилось спать на полу в кухне, в узком коридоре. Соседка дулась на отца:
— Пусть бы шли ночевать в Дом колхозника. Ни пройти, ни проехать... Когда все это кончится?
Сосед молчал. Приезжие просили отца устроить их на работу в городе. Отец хмурился, разводил руками:
— Ничем не могу помочь...
Они плакали навзрыд, особенно молодые женщины. Все сходились в одном: лучше броситься в омут, чем возвращаться в колхоз.
Как-то приехал Ерофей Оверко, друживший с отцом с детства. Вынул из мешка кусочек сала:
—Это вам гостинец. Чем богат, тем и рад...
Человек пожилого возраста. Лицо изможденное, худое, мглистое. В глазах горечь. Сели с отцом и посадили меня рядом:
— Большой у тебя сынок, — прошелся по моей голове шершавой ладонью Оверко.
—Восьмой год пошел. Только часто простужается.
— У нас в деревне дети зимой и летом босиком бегают и никакая хвороба их не берет.
Отец поставил на стол бутылку с водкой. Появилась и шипящая сковородка с поджаркой, принесенная матерью. Отец разлил по стаканам.
— Ну, что там слышно в Слободе?
— Что слышно? — переспросил Оверко. — Приехал к тебе, Иван, с болью в сердце. Притиснули нашего брата так, что ни вздохнуть, ни охнуть. Все метут подчистую. Угоняют с подворья лошадей, коров... Сено, солому и ту увозят... Ты, Иван, помнишь Сеньку Зареку, лодыря и пьяницу? Теперь он председатель колхоза. Переехал в дом раскулаченного. Приехали агитаторы, спросили: «Есть ли у вас эксплуататоры?». «Как же», — выкрикнул этот пьянчуга подзаборный и указал на нескольких человек. Их сослали, а его поблагодарили и поставили председателем. Теперь он безнаказанно властвует над всеми...