— Володька, что с тобой?
— Петя сильно бодается, — оправдываюсь я.
— Подвинь его ближе к стенке и спи, — сердится мама.
Отец продолжает:
— Привез я им две селедки, муки, крупы перловой, чай. Губы брата дрожали: «Спасибо, Ваня, спасибо!..». Много о чем мы с ним говорили. Рассказал, как председатель бегает со своим помощником с бизунами по хатам, матерятся, орут, выгоняют на работу. «Пелагея Хвойник, мужа которой убили на войне, не удержалась: «Плевала я на тебя и на твой колхоз. Мои дети голодные, а я хожу по хатам и прошу милостыню у соседей, вымаливая по две, три гнилые картошины... Попробуй только тронь меня... Я руки на себя наложу...». Вот так мы живем, Ваня. Кого раскулачили, а кто и сам бежит подальше от этого болота, особенно молодые. Полдеревни осталось. Говорят про какую-то лампу Ильича, когда это будет... А пока живем при лучине...»
Утром прошелся я по селу. Все деревянные, покинутые дома разобрали на топливо. Остались одни зловещие, полуразрушенные печные дымоходы.
Зашел к Сеньке Зареко. Морда пропитая, наглая. Разговор был тяжелый. Схватились так, что еле не дошло до драки. Другим словом, как «пройдисветом», его не назовешь. Писать буду руководству республики. Ладно, Маня, давай спать...
В моем детском мозгу не укладывалось: как могут в отцовской деревне люди жить без электричества, при лучине? А мы пели:
«Вдоль деревни от избы до избы
Зашагали торопливые столбы,
Загудели, заиграли провода,
Мы такого не видали никогда».
Эти стихи Михаил Исаковский написал в 1925 году. И, как писала одна из московских газет, «многие и многие сельчане с истинной радостью встречают лампочку Ильича». Теперь я знаю, что по своей лжи советские газеты стояли на первом месте в мире. Они взахлеб писали на своих страницах о процветании колхозного хозяйства. Писали, что колхозники «жили, не тужили». А голодные крестьяне тем временем, чтобы как-то избавиться от голода, срывали неспелые колосья. И тогда появился знаменитый сталинский закон от 7.08.1932 г. За воровство колосков предусматривался расстрел.
Не могу не вспомнить маминого родного брата Петра Степановича. Честный, порядочный, отзывчивый. Он был председателем колхоза. Старался поднять хозяйство, поддержать колхозников. Сеял гречку, чтобы люди не умерли с голоду. Вступал в спор с начальством. Коммунистам это не нравилось. Они посчитали его перерожденцем, сочувствующим кулачеству, прикрывающимся партийным билетом. А когда злые языки донесли, что отец его был церковным старостой, Петр Степанович вечером пошел за гумно и выстрелил себе в висок. Мать и мы с братом ревели. Отец хватался за голову: как могло такое случиться? Мамин брат приезжал в Минск и, видя наши детские голодные глаза, делился последним.
Очереди
Отцовской зарплаты не хватало, чтобы прокормить семью. Мать не работала, болела. Жизнь с отцом у них не ладилась.
Мария Степановна вышла за отца не по любви. В первую империалистическую войну его взвод стоял в деревне Качино, недалеко от нынешнего Минского моря. Иван Васильевич старался произвести на ее родителей хорошее впечатление. Целовал ее матери руку, а отцу брал под козырек. «Какой добрый, какой милый солдатик, — говорила мать. — Присмотрись к нему, Марийка, может быть, это твоя судьба».
После войны он приехал в Качино, попросил у родителей благоверной ее руки. Мать плакала, упиралась. Ей нравился другой парень. Ее насильно выдали за отца. Мать после этого ни разу не побывала в своей деревне. Даже когда умерли родители, она не поехала на их похороны. Такая была на них обида.
Мать курила. А так как денег на курево не хватало, заставляла нас с братом собирать на улице «бычки». Отец не курил и не переносил запаха папиросного дыма. От этого у них часто происходила перепалка.
В нашем доме жили люди разного достатка. Но как одним, так и другим приходилось простаивать длинные очереди за хлебом, сахаром, мукой и другими продуктами. Очереди были неотъемлемой частью жизни советских людей. «Советский человек — самый счастливый человек в мире. Достал колбасу — счастлив, купил туалетную бумагу — счастлив, мыло оторвал — опять счастлив». На углу улицы Московской, возле бетонного моста, был гастроном. Люди с шести утра занимали очередь. Когда магазин открывался, начиналась давка. Каждый старался пробиться вне очереди. Дело доходило до потасовок. Милиции не нравилось, что приходилось вмешиваться в разборки озлобленных людей. Однажды к очереди подъехал черный «воронок». Начали хватать всех подряд и заталкивать в машину. Отвезли бедолаг за город, километров за двадцать. Электричек тогда не было, и горемыки добирались до города, кто как мог.