Из-за угла выплыла мощеная улица. Здесь, в свете фонаря, Федя осмыслил, что беда была над головою, рядом, а теперь ее нет, теперь... Федя вскинул голову и остановился: теперь нет "границы", теперь Саша будет помогать ему...
Ощущение ломоты в намятых корзиною плечах схлынуло, и он выпрямился. Завтра надо поговорить с Фомою и итти на дачи искать новую квартиру. Там типографию можно спрятать так, что никто не найдет. Удача все делала простым, ясным, а мысль, что в доме Саши роются жандармы, что типография ушла из-под их носа, вызывала смех.
Федя крякнул: "Пускай поищут-посвищут!" - и стал думать об отце. Согласится ли он покинуть дом, осокорь и перейти жить в бывшую типографию? Дальше от завода.
Надо посоветоваться: может быть, удобнее старухе и Саше перейти на слободку? Места всем хватит.
Пересекая главную улицу, Федя свернул в фруктовую лавку, купил винных ягод, халвы, яблок и лимон, всю дорогу размахивал кульком и подмигивал темноте: "Спит, небось, а я с миной к нему".
Слободка затихала, только в трактирах и пивных было еще людно. Федя осторожно вошел во двор, вытер у сарая сапоги, на носках поднялся по ступенькам, железкой открыл дверь и зажег лампу. Отец держал руку на зажившей ноге и похрапывал. Федя бесшумно поставил самовар, накрыл стол, выложил на тарелки сласти и подошел к отцу:
- Вставай инжир и халву есть.
Старик глянул на него, протер глаза и вскочил:
- Ой, чего ты забаловал?
Федя заварил чай, налил стаканы и выкрикнул:
- Женюсь!
Старик спустил с кровати ноги:
- Ну-у? Федюк, да комар тебя забодай! Вот это дело о-о, дело-о! А мать-то дуреха не дождалась...
Глаза отца стали влажными. Он сделал вид, будто ожегся чаем, долго дул на блюдце и тихо спросил:
- Что ж, на той, что к заводу прибегала? Белобрысенькая такая...
Федя спрятал улыбку и уныло сказал:
- Нет, та не по нас, с другой познакомился. Не очень чтобы красива, а что сделаешь? Раз на раз не приходится.
Старик насторожился:
- Не очень красива, говоришь?
- Да так себе...
Старик помолчал, хмыкнул и начал мудрить:
- А на что тебе очень красивая? Конечно, покрасивше лучше, а только в красоте подчас один пшик, глупость и фанабер: "Я - красивая!" Возьми, к примеру, покойницу мать. Так себе была, только и того, что все на месте, да улыбалась хорошо, а найди-ка такую. Ага-а... Ни тебе грызни, ни защемки какой, ни грязи, ни лени. А красота что? Видал я, брат, что с красотою бывает. Далеко и ходить не надо. Задорин из механического на красавице женился, а что вышло? Ручки, чертовка, боится пачкать, штукатурится каждый день и боты требует...
Федя вслушивался в покойные, теплые слова отца, рисовал себе, как он улыбнется Саше, покачает головою и станет журить его-обманул, мол, - как они втроем будут хохотать. Улыбнулся, а сердце раскачивала тревога, и оно ныло, сжималось. Второго стакана чаю он не допил и поднялся:
- Угорел я, видно, на кухне, проветриться надо.
Он надел пальто и заторопился. Город засыпал мертвым сном, сторожей дождь прижал к домам, под навесы. За больницей Федя поднял воротник, нахлобучил шапку, согнулся и вошел в переулок. В бывшей типографии, у Саши было темно. "Зайти бы узнать", - подумал Федя и увидел впереди человека. Тот вдруг зашатался и пьяной походкой пошел навстречу. "Притворяйся, дрянюшка", насторожился Федя и через дорогу пошел на пустырь.
- Нет ли спичечки? - спросил человек.
Федя выругал себя: "Балда, зачем я прибежал сюда?"
и, пересекая пустырь, побежал к огородам. Человек бежал следом и падал. Федя покружил у речки и на слободку выбрался без сил. Свет в окне удивил его: "Неужто отец рще чай пьет?" Едва закрыл он за собою калитку, от ворот и от сирени выступили жандармы:
- А-а, явился, голубчик? А мы ждем...
Федя понял, почему на перекрестке стоят фаэтоны, и
метнулся к сараю:
- Брысь, черти...
Жандармы перехватили его:
- Ну, ну, не уйдешь! - повисли на нем и повели к крыльцу.
В доме все было сдвинуто с мест и разбросано. В печке темнела пробоина, из-под приподнятых половиц зияла чернота подполья. Отец сидел у окошка и всхлипывал.
- Не плачь, - кинулся к нему Федя, - они не туда попали.
Жандармы подтолкнули его к столу:
- Вот-с, убежать хотел.
Ротмистр оглядел его и указал на этажерку с книгами:
- Одно это, молодой человек, свидетельствует, что мы на верном пути. Разденьтесь.
- Мне не жарко.
- Раздеть и обыскать!
Жандармы сдернули с Феди пальто, сапоги, ощупали на нем все складки и развели руками:
- Ничего нет.
- Не может этого быть, - заволновался ротмистр. - Обыщите его еще раз.
Федя глядел на поднятые половицы, на сломанную печь и, заглушая тревожные мысли, усмехнулся: "У меня найдете, как же". Обыск сарая, двора и чердака смутил жандармов. Они хмуро написали протокол и заторопились:
- Собирайтесь, молодой человек.
Федя завернул в одеяло необходимые вещи, поцеловал отца и всю дорогу готовился к допросу.
XVI
За приземистым собором чоканье копыт оборвалось в тишине переулка.
- Ссаживай!
Жандарм спрыгнул на тротуар, опустил верх фаэтона и вытянулся:
- Пожалуйте.
Федя оглядел освещенный дом, полоску мглистого неба над ним и пошел к подъезду. В переднюю из всех комнат высыпали жандармы, штатские, чиновники и, вытянув шеи, оглядывали и как бы обнюхивали Федю. "Сползлись!" поежился он. Ротмистр медленно провел его в большой, добела освещенный кабинет, звякнул шпорами:
- Всего хорошего, - и удалился.
Со стены глядел царь в тяжелых, будто вылитых из желтой меди, эполетах. У дивана скалила зубы волчья шкура.
Федя оглядел стены, шкаф, шагнул к столу и обернулся на шорох: из-за мутно-зеленой портьеры вышел сухой, лысый полковник.
- Ну, голубчик, пожаловал? Вот мы тебе разъясним, что ты наделал.
Федя знал, что надо притворяться глупым, испуганным, но е губ сорвалось:
- Если с тыканьем, то не стоит и разъяснять.
- Ого!
Полковник прищурился, поводил пальцами по письменному столу и мягко, с грустью заговорил:
- Я люблю, господин Жаворонков, по-русски, попростецки. Выкать, уверяю вас, мне ничего не стоит. Или вы думаете, мне приятно по ночам вести допросы? Служба!
А наша служба тяжела, ох, тяжела! Я не стариком и жандармом родился. Нет-с, молодой человек, молодость и у меня была. И я, как вы, увлекался, был даже в одной, похожей на вашу, неприятной истории. Был, был, не скрываю. Садитесь, пожалуйста. Эй, дать чаю и позвать Арефьева!
Бесшумно вошел прыщеватый человек в косоворотке, разложил на столе бумаги и приготовился писать. За ним, скрипя сапогами, влетел молодой высокий жандарм с подносом и поставил перед Федей стакан чаю, сахарницу и блюдечко с печеньями.
- Кушайте, да приступим, поздно уже...
Федя отодвинул стакан, положил на прогретое им место руку и насторожился. Полковник умял себя в кресле и начал спрашивать Федю, как его зовут, сколько ему лет, кто его родители, где они. Спрашивал он спокойно, вяло, а когда лицо Феди посерело от скуки, вдруг зашептал:
- А скажите, вы у мещанки Свечиной для кого квартиру снимали? Что? Вы ни у кого никогда не снимали квартиры? Вот как! Виноват. Да, да, понимаю, а скажите...
Полковник шаркнул под столом ногами и вновь стал убаюкивать Федю: давно ли он работает на заводе, тяжело ли ему там, много ли он зарабатывает, не хочет ли перейти на более легкую работу? Федя запоминал свои ответы, силился понять, как узнали жандармы, что он снимал у матери Саши квартиру, и вновь услышал шопот:
- А скажите, вы больничной сиделки, молоденькой такой, русой, не знаете? Ее, кажется, Александрой зовут.