Войсковая и агентурная разведки сообщают, что немцы перебрасывают в район Курска и Орла новые дивизии, усиливая свои группировки южнее и севернее выступа. Это не просто новые дивизии — это очень хорошие дивизии. Отборные. Больше половины из них — эсэсовские и танковые. Очень хорошо, что они концентрируются южнее и севернее Курска. Именно там и рассчитывал их встретить советский Генеральный штаб, именно там и возводилась непреодолимая оборона на десятки километров в глубину.
А что, если вся эта переброска — всего-навсего спектакль? Летом сорок первого года немцы провели спектакль куда более масштабный. Сосредоточение немецких войск вдоль советской границы аналитики во всем мире восприняли как отвлекающий маневр перед нападением на Англию и уже отсчитывали последние часы существования Соединенного Королевства. Что если Гитлер специально показывает эту переброску войск под Курск, а сам ударит на Кавказ, где его ждут с таким нетерпением местные абреки?
Василевский остановил Филиппа Ильича и задал вопрос, который мучил сейчас и Ставку и Генеральный штаб:
— Начнут?
За одним этим словом Головин услышал всю тревогу и всю меру ответственности начальника Генерального штаба.
— Начнут, Александр Михайлович, — заверил он своего руководителя уже в тридцатый раз, — не могут не начать.
Головин не врал, не пытался успокоить Василевского, не выдавал желаемое за действительное. Лично он, генерал-майор Головин, сделал все от него зависящее, чтобы Гитлер отдал приказ на проведение операции «Цитадель». Это он отыскал подполковника фон Гетца в советском лагере. Это он и никто другой нужным образом обработал немца. Это он добился его перевода на военный аэродром в качестве инструктора. Это он, Головин, под руководством Василевского составил ложный оперативный план нашей обороны под Курском и подписал его у Сталина. Это он, Головин, спровоцировал ситуацию, когда стал возможен побег фон Гетца с аэродрома на бомбардировщике вместе с документами. Это он, Головин, обеспечил зеленый коридор в обороне ПВО, чтобы немца, не дай бог, не сбили в прифронтовой полосе.
«Не могут немцы не принять в расчет документы, лично подписанные самим Сталиным, — так Головин мысленно разговаривал сам с собой и с невидимым генералом из немецкого штаба. — Любая экспертиза подтвердит подлинность подписи Сталина, потому что она и есть подлинная. Пусть самого фон Гетца запустят на конвейер, по сто раз спрашивая об обстоятельствах побега. Он скажет только то, что сам понял из произошедших событий. А они для него развернулись так, будто ему выпал счастливейший случай сбежать из советского плена. Это Головин так развернул эти события. Теперь фон Гетцу хоть иголки под ногти всаживай — он ничего другого на допросе не покажет. И, наконец, должны же в немецком штабе дать хоть какую-то оценку документам, которые представил фон Гетц. У кого-то есть сомнения в их подлинности? Вот подпись Сталина. Липа? Фальшивка? А вы докажите, что фальшивка! А если нет? А если документы подлинные, а вы не придали им значения, господин фельдмаршал?! Должны немцы начать свое наступление под Курском. Не могут не начать!»
Головин вошел в кабинет, закрыл за собой дверь и взглянул на портрет Сталина, висящий над рабочим столом.
— А ведь вы меня расстреляете, товарищ Сталин, — озарился догадкой генерал, глядя в глаза вождю. — Если эта стерва Гитлер ударит не на Курск, а на Кавказ или Ленинград, то вы мне этого не простите. И Василевскому не простите. Вы его вслед за мной расстреляете. Нет, сначала — его, а потом уже меня. Но расстреляете нас обоих непременно. Знаю я вас, — Головин подошел к своему столу с лицевой стороны и оперся на него, продолжая глядеть в глаза вождю. — Только ничего у вас не выйдет, — прищурился генерал на портрет. — Ни у вас, товарищ Сталин, ни у вашего дружка Гитлера ничего не выйдет. Я ему кроме фон Гетца еще из трех архинадежнейших источников документики подбросил. Ударит под Курском как миленький. Всю силу свою соберет и двинет на наши пушки и минные поля. Никуда не денется. Ему деваться-то уже и некуда. Его поезд ту-ту… Пустил пары и дал гудок.
Головин подошел к сейфу, открыл толстую дверку и достал серенькую папку. В эту папку он положил рапорт начальника разведки Калининского фронта.